— Контрольную написала? — Вопрос прозвучал странно, словно Минаева хотела спросить о другом, но получилось — вот это.
— А чего там писать? — Эля весело спрыгнула со ступенек. — Все на повторение.
Зашагала к калитке, Машка отправилась за ней, как будто они так каждый день гуляют.
— А чего — вы теперь с Дроновой не дружите?
— У нее Сашенька, — с ехидством произнесла Эля.
Поскорее бы завтра, поскорее бы результаты контрольной. Поскорей бы увидеть, как развалится эта связь, как станет все так, как ей хочется.
— Он ведь тебе нравился.
Машка сказала это просто, без желания задеть или обидеть. Как урок отвечала — очевидная же вещь, дважды два четыре, русские дружины разбили татаро-монгол, Великая Отечественная война началась в 1941 году.
— Нужен он мне!
Все-таки обидно. Сколько ей еще будут приписывать этот несуществующий роман? Где вы, Ирина Александровна? Ау! И нет ответа.
— А ручку его зачем взяла?
Эля резко затормозила. Преступников всегда выдает мелочь. Волочащийся парашют за Штирлицем, когда он рано утром идет по освобожденному Берлину.
Что ответить? Зачем ей Сашкина ручка? Собирает коллекцию? Загонит на толкучке? Демонстративно выкинет в помойку?
— Растоплю ее на свечке, сделаю фигурку вуду, проткну сердце иголкой в трех местах!
Машка тоже остановилась, точно ее чем-то задели. Пошла в другую сторону.
— Эй! А ты чего хотела-то?
Может, у нее было какое дело? Может, у нее ручки дома кончились? И деньги на них тоже…
Минаева уходила. Привычным жестом заправила за ухо выбившиеся из тугой прически волосы и поплыла белым лайнером прочь.
И вдруг Эля поняла, что не хочет идти домой. Дома пугающая пустота и тишина, разбросанные по родительской комнате вещи, молчаливый отец, день ото дня становящийся все мрачнее и мрачнее. И это вечное вздрагивание на телефонный звонок. А вдруг мама? Что тогда? Вернется, нет?
— Погоди! — Эля побежала за Машкой. — Ты сейчас домой?
Минаева смотрела настороженно.
— Можно с тобой? Я не помешаю. Я ключи дома забыла, пока отец не придет, сидеть мне под дверью. Я бы к Алке пошла, но она же теперь не со мной. Да и поругались мы.
— Я слышала.
У Минаевой очень строгое лицо. А когда она улыбается, то кожа собирается резкими складками, словно сухой пергамент, такой еще для выпечки используют.
— Дятлов настучал, — понимающе закивала Эля.
Это было какое-то отчаянно безвыходное положение. Она уже никому не докажет, что не виновата, что не дура. А они ведь разнесут, устроят из нее козла отпущения. Как же тяжело быть одной. Как же невозможно бороться против неуправляемой стихии.