Кшиштоф Огинский остановил коня только верстах в пяти от усадьбы, на краю вырубленной лесной делянки, и сразу же спешился, обмотав поводья вокруг молодого деревца.
Солнце уже встало над макушками деревьев, разбудив птиц и, что было много хуже, насекомых, которые с радостным писком и жужжанием принялись липнуть к разгоряченному, потному лицу пана Кшиштофа. Становилось жарко. Тяжело дыша и отмахиваясь рукою в перчатке от мошкары, пан Кшиштоф в великом раздражении сдернул с головы гребенчатый кирасирский шлем, так зацепившись при этом ремнем за подбородок, что едва не оторвал себе голову. В сердцах швырнув каску оземь, он вынул из кармана рейтузов платок ротмистра Мюллера и отер им лицо.
Раздражение пана Кшиштофа было вполне объяснимо, хотя злиться ему приходилось только на себя самого. Внезапное появление у места дуэли конного разъезда французов само по себе было не так дурно и даже погибельно, как поведение при этом пана Кшиштофа. Ничто, казалось бы, не мешало лже-кирасиру при виде неприятеля сдаться в плен и после уж, очутившись в расположении французской армии, объяснить первому же офицеру свои обстоятельства и потребовать свидания с Мюратом. Миссия его подобным образом была бы выполнена целиком и в наилучшем виде. После свидания с королем Неаполя оставалось бы лишь наведаться в усадьбу в сопровождении французского конного эскорта, забрать спрятанную за горкой с фарфором икону, доставить ее к Мюрату и получить с последнего условленную сумму. Это было просто и легко сделать, но пан Кшиштоф, пустившись наутек, сам спутал собственные карты.
Все сложилось бы совсем иначе, если бы появление карабинеров не было столь внезапным и если бы сверкающие золочеными кирасами всадники не неслись во весь опор, паля из карабинов и размахивая палашами, прямиком на находившегося ближе всего к ним пана Кшиштофа. При подобных обстоятельствах пан Кшиштоф независимо от собственной воли уподоблялся зайцу, чующему у себя за спиной лай гончих, и мчался прочь, не разбирая дороги, ни о чем не думая и ничего не чувствуя, кроме всеобъемлющего желания положить между собою и преследователями как можно большее расстояние.
Не то чтобы пан Кшиштоф не любил риска или не умел при необходимости идти навстречу опасности, даже и смертельной; но для этого он должен был твердо убедиться в необходимости подобного поведения и соответствующим образом приготовить себя внутренне. Иначе говоря, ему требовалось время на то, чтобы побороть свою природную трусость и начать действовать сообразно своим планам и замыслам; налетевшие же с криками и стрельбой французы не дали ему собраться с мыслями, и Огинский действовал, повинуясь одному только инстинкту.