А изобилие продовольствия в Одессе меня тогда просто поразило — в Николаеве при Советской власти такого даже близко не было. По всему городу работали рестораны, закусочные, театры, фабрики и даже ювелирные магазины. Тогда же я там — на рынке, много с одесситами и приезжими из других сел о жизни разговаривала, и, что мне тогда запомнилось: многие сельские люди говорили о том, что жизнь их при румынах хоть и тяжелая, но лучше, чем она была раньше.
А еще, румыны начали возвращать дома тем, у кого они были отобраны Советской властью в период раскулачивания. Тогда же они и бабе Юле дом Колиного отца вернули, и бабе Вере — жене моего брата Сени, и деду, что жил напротив нашей хаты — Будыкину Карпу… всем, раскулаченным в нашем селе Советской властью людям, они вернули тогда хаты.
На время баба Киля замолчала, словно собираясь с мыслями, потом она снова заговорила:
— В те годы мы уже думали, что Советская власть рухнула навсегда, а румынская оккупация — это надолго… Наверное, поэтому, пытаясь выжить, мы вынуждены были как-то приспосабливаться к новым условиям оккупационной жизни, мы работали, дети наши подрастали, иногда даже близкие отношения между румынскими солдатами и нашими девчонками возникали.
— Что, любовь с оккупантами, что ли? — презрительно усмехнулся я.
Баба Киля, бросив на меня быстрый взгляд, горько усмехнулась.
— Тогда, внучек, было очень сложное для людей время, и судить об их поступках легко сейчас тем, кто не жил тогда — да, была и любовь.
Помню, тут один румынский солдат так активно обхаживал нашу Маню Онищенко, что это для нас всех чуть бедой не закончилось. Она была очень красивой девочкой, и тот румынский солдат был тоже ничего,… он ей со своей столовой продукты приносил и даже ночевать у нее иногда оставался. Наши, сельские ребята сначала пытались заставить Маню прекратить отношения с тем румыном, а потом, когда поняли, что это бесполезно, очень сильно побили и ее, и того солдата.
Многие тогда думали, что нам румыны этого не простят, мы ждали расправы над всеми нами, но этого не случилось. Не знаю, что тот румынский солдат сказал своему начальству по поводу своего избитого вида, но румыны никого в селе не тронули. А солдат тот через несколько дней опять к Мане пришел и передал для избивших его ребят несколько бутылок немецкого шнапса и продукты.
Отношения между тем солдатом и Маней продолжались до самого ухода румынских войск. А тот румынский солдат так влюбился в Маню, что после войны он приехал к ней и, женившись, увез ее к себе — почему-то в Молдавию.