Содержание повести «Гнет» основано на рассказе моей бабушки: Иванцовой (Резниченко) Акулины Гавриловны — человека, прожившего долгую и безрадостную жизнь в СССР.
Наш разговор состоялся в 1983 году, когда будучи офицером Пограничных войск, я приехал к ней в отпуск.
О многом из того, о чем мне тогда рассказывала моя бабушка, я слышал от старших людей и раньше, но то ли я к тому времени еще не созрел к пониманию и сопереживанию всей той трагедии, которую пришлось пережить этим людям; то ли, когда я, окончив Голицынское Высшее пограничное военно-политическое училище КГБ СССР, стал офицером погранвойск, и во мне слишком глубоко сидела убежденность в непогрешимости нашей «родной» Коммунистической Партии в руководстве страной, но те неимоверные страдания, которые пришлось пережить людям ее поколения, меня тогда волновали постольку — поскольку. Впрочем, наверное, так же, как и многомиллионных моих сверстников, с детства активно обрабатываемых Советской властью.
Но в тот раз рассказ моей бабушки, основанный на реальных судьбах ее близких родственников и односельчан, буквально шокировал меня. Я был глубоко потрясен и возмущен тем всеобщим кошмаром, который исходил от господствовавшей тогда на Украине Советской власти. А некоторые ее слова были для меня, офицера КГБ и коммуниста «морально устойчивого» и «идеологически выдержанного», так неожиданны и так резали слух, что я не знал, как мне на них реагировать.
Я был в смятении: то государство, в котором, как я считал, мне посчастливилось родиться и жить, границы которого я охранял и которое на протяжении многих лет мне представлялось образцом человеколюбия, справедливости и гуманизма, в рассказе бабы Кили, человека, на себе испытавшего прелести «социалистического рая», выглядело совсем другим государством: мрачным, жестоким и циничным.
А еще я почувствовал, как у меня внутри зарождается какое-то новое, противоречиво-емкое чувство, в нем было все: и горечь, и гнев, и обида, и возмущение, и досада. Тогда же я впервые почувствовал и боль за наглое глумление над моим многострадальным украинским народом.
После того тягостного разговора с бабой Килей прошли годы, уже развалилась та «великая» империя, в которой невозможно было не только написать то, о чем она мне тогда рассказывала, но и думать, а я до сих пор не нахожу в своем сердце успокоения. Мне горько и обидно, что в моей многострадальной Украине все еще есть люди, и их, к сожалению, много, продолжающие тупо твердить, что при Советской власти людям жилось хорошо. Меня в связи с этим одолевает гнетущая мысль: а хотят ли эти люди вообще знать настоящую правду — ту молчаливую страшную правду, о которой, уничтоженные голодом и в коммунистических лагерях люди, уже никогда не смогут им рассказать?! Даже сейчас, когда стали открываться архивы и стало нам многое известно о человеконенавистнической политике, проводимой Советской властью в Украине, эти люди с шизофренической настойчивостью продолжают утверждать, что в Украине голодомора не было, и даже более того, они с болезненной ностальгией вспоминают о Сталине и заявляют, что не допустят переписывания истории. Боже, о какой истории они говорят?! О той, что писалась теми же, кто и совершал на Украине те чудовищные злодеяния, и кто по сегодняшний день сидит во власти и упорно не желает признавать своей вины?!
