— Вы так хорошо знаете эмигрантскую литературу, Александра Борисовна? Кто вам больше нравится? С кем вас познакомить?
— Мне больше всего нравится писатель Нащокин, — ответила она строго, — Вам может показаться, что это безобразная лесть, что я бесстыдно навязываюсь вам, — ну так знайте, что это правда.
— Ну, если так, — вздохнул Нащокин, — то позвольте мне угостить вас бутербродом. И, пользуясь случаем, спрошу: что вы делаете завтра?..
Назавтра Нащокин показывал Саше Берлин, послезавтра — окрестности Берлина, потом — я уж и не знаю, что. Визит наркома все длился и длился, и тянулись безконечные прогулки Кирилла Кирилловича и Александры Борисовны по путям прихотливым и запутанным, и под конец поэт уже и сам не понимал — то ли он знакомит мадмуазель Персидскую со скучной немецкой столицей, то ли она показывает ему какой-то невиданный и неслыханный гарун-аль-рашидовский Багдад. Нащокин, измордованный непрерывной писаниной, давно подозревал, что без отпуска ему не обойтись, а потому охотно отлынивал от недописанного романа, с приятностью внимая неглупой Сашенькиной болтовне. К тому же он, не измученный читательским поклонением, был рад слышать непрерывные похвалы своим трудам, и лишь удивлялся молча, с чего бы это он стал таким падким на лесть. Но Саша льстила умело: без настырности, легко, весело, радостно. Нащокин слушал её и явственно осознавал, что говорить об увлечении Сашенькой пока ещё рано, но что-то в ней его задело: то ли эти глазки — к вискам опускающиеся, у переносицы вздёрнутые, то ли… То ли… Да больше, как будто, нечему задевать… Прошёл чуть ли не месяц. В один из дней товарищ нарком, принимая с рук на руки от поэта загоревшую, пропыленную, усталую Сашу, приказал Нащокину:
— Зайдите-ка, молодой человек ко мне. Нам, думаю я, есть о чем поговорить.
Когда они вошли в наркомовский кабинет, товарищ Персидский по-ленински заложил большие пальцы под мышки, под жилетку, склонил голову и внушительно помолчав с минуту, начал:
— Я, наверное, не имею права вмешиваться… Чем вы там занимаетесь вдвоём целыми днями — это меня не должно волновать. Новое время, новые песни. Новая любовь. Товарищу Коллонтай ваш с Сашенькой романчик показался бы, наверное, более чем невинным… И я, в сущности, согласен. Но поймите и меня!..
Нарком замолчал, старательно кусая губы, так, что усики его — тончайшая черная вертикальная полоска — закачались под носом из стороны в сторону, как маятник.
— Да! — вымолвил он, наконец, — Надеюсь, вы сознаете, что сейчас мы говорим не как представители двух миров, двух, так сказать политических полюсов, а просто, как… Как отец с сыном, если хотите. Как старик с юношей. Хоть вы и не совсем юноша, а я еще не совсем… Гм…