Тоскуя по лососям, я и Калифорния достигли города Портленда и встретили на улице знакомого агента по продаже недвижимости, заботам которого нас предоставил Портленд (страховой агент). Он сказал, что в пятидесяти милях от города есть местечко под названием Клакамас, где мы, пожалуй, отыщем вожделенное. Калифорния (фалды его сюртука развевались по ветру) помчался в платную конюшню и тотчас нанял фургон с упряжкой. Фургон можно было толкать одной рукой, настолько легкой оказалась его конструкция. Упряжка была чисто американской, то есть лошади отличались покладистым характером и чуть ли не человеческим интеллектом.
Кто-то сказал, что дорога на Клакамас не слишком-то хороша, и предупредил, чтобы мы берегли рессоры. Портленд, наблюдавший за нашими приготовлениями, в конце концов "прикинул", что "он тоже поедет", и вот под благословенными небесами наша троица (в общем-то случайные попутчики) тронулась в путь. Когда Калифорния тщательно крепил в экипаже наши рыболовные принадлежности, зеваки, стоявшие вокруг, забрасывали нас всевозможными указаниями о лесопилках, которые должны были встретиться по дороге, о паромах, на которых предстояло переправляться, и прочих дорожных знаках. В полумиле от этого городишка на пятьдесят тысяч душ мы наткнулись (здесь это следует понимать буквально) на дощатую дорогу, которая опозорила бы даже ирландскую деревеньку.
Затем последовало шесть миль щебеночной дороги, и наша упряжка продемонстрировала, на что способна. От берега реки Уилламетт нас отделяла железная дорога, другая проходила над нами по склонам гор. Окрестности изобиловали небольшими поселениями, и нам навстречу часто попадались фургоны фермеров. На копнах сена позади хозяев восседали востроглазые мальчуганы с кудельными волосами. Как правило, мужчины выглядели оборванцами, а вот женщины были разодеты. Впрочем, гусарские шнурки на доломанах, пошитых у портного, не совсем вяжутся с возком для сена. Затем мы углубились в лес и покатили по вполне приличной дороге, которую Калифорния обозвал "camina reale", a Портленд - "просто отличной дорогой". Она петляла между обгоревшими пеньками, ныряла под кроны сосен, огибала углы бревенчатых изгородей, пробиралась лощинами, которые зимой, наверное, превращались в непроходимые болота, и устремлялась вверх по немыслимым склонам, однако нигде я так и не заметил следов строительства настоящей дороги. Существовало нечто напоминавшее просеку (сбиться с нее было невозможно), и поэтому не оставалось ничего другого, как держаться ее. Сама проезжая часть была покрыта слоем пыли чуть ли не в фут толщиной, а под ним скрывались обломки досок и связки валежника, которые заставляли фургон подпрыгивать высоко в воздух. Иногда приходилось проламываться сквозь заросли папоротника, и однажды там, где густо росла куманика, мы наткнулись на крохотное кладбище. Деревянные ограды покосились, и жалкие надгробия (обыкновенные пеньки), пьяно накренившись, кивали головами светло-зеленым кустам коровяка.