Мы лежали в абсолютной темноте на огромной кровати и курили одну сигарету на двоих. Мне казалось, что нас несет вдаль течение темной реки без названия и возраста, реки смерти индейских преданий. Крис лежал, положив руку под голову, а другой прижимая меня к себе. Я сосредоточенно вдыхал запах его кожи, смешанный с горьким дымом сигареты.
— У меня был друг, еще давно, он хромал, его не хотели брать, когда затевалось какое-нибудь дельце, а мне он нравился, я всегда настаивал, чтобы он шел с нами. Однажды мы с ним залезли на военную базу, за какими-то железками, и нас застукали, мы побежали, а за нами собаки, два здоровых пса, я добежал до колючей проволоки, а перелезть не мог, я и сейчас бы, наверное, не смог, но он мне говорит: «Не бойся, валяй, я их удержу». И правда, он повернулся у самой стены и руки вытянул вперед, а псы остановились, рычат, но не подходят, я все-таки перелез, а он все стоит, а к нам уже охранники бегут, я ему говорю: «Давай лезь, придурок», он тогда взял и перескочил через проволоку, но рукой зацепился, разодрал очень сильно. Мы смылись. Повезло просто. Но он потом умер, заразился чем-то, и потом мы все время со всяким дерьмом возились, странный был парень. Я его спрашивал, зачем он со мной связался, а он мне как-то сказал: «Это не я с тобой, а ты со мной».
Я прислушивался к звуку его голоса, затаив дыхание, меня мучило ощущение, что сейчас я лежу рядом с каким-то другим Крисом Харди, не с тем, что ходит по земле при дневном свете и надменно смотрит на всех и вся, и он ближе мне, чем мое собственное «Я».
— Расскажи о себе, — попросил он робко, почти по-детски.
Я приподнялся, опираясь на локте и почти вплотную приблизился его лицу. Он не открывал глаза, и я не почувствовал, я увидел, как можно видеть только в состоянии предельной одержимости это был мой огонь и мой Крис Харди в том страшном смысле, когда говорится «Господь мой», фраза всегда вызывавшая у меня ужас в отличие от респектабельного «Господь наш», при котором лично с меня снималась всякая ответственность. Что-то удерживало его от обычного стереотипа, или же его стереотип не был для него нормой. Я опустил голову ему на грудь.
— Я не твой мальчик, Крис, и не хочу им быть.
Он продолжал молчать.
— И не я с тобой, а ты со мной. Ты ведь меня совсем не знаешь. — добавил я.
— Расскажи, — повторил он шепотом свою просьбу.
— Я нахожусь в розыске, по одному делу, мой бывший преподаватель втянул меня в одну историю. Я даже не знал, что делал, я был просто курьером, он меня подставил, но не сдал, я вовремя уехал. Генри меня подобрал на улице и скрывал все эти годы. Иначе я бы давно был за решеткой. Мои родители, видимо, думают, что меня уже и в живых-то нет, а я даже не могу им ничего сообщить. Теперь ты видишь, я плохой игрок и всегда проигрываю.