Вот только не надо начинать, ладно? Наш доктор Р. тоже, когда до этого места в моих записях добрался, закивал головой, словно напоролся на знакомое что-то, и стал потирать руки. А потом все спрашивал меня: «А не задумывались ли вы…»
Я задумывалась. Мы обо всем в то время задумывались. И все пытались осмыслить. Нет, у меня нормальная сексуальная ориентация. Мне никогда не нравились женщины. Нет, как бы я ни любила Фису, мне никогда не хотелось ее поцеловать. И ущипнуть ее за зад тоже не хотелось, ей-богу! У меня были насчет поцеловать совсем другие желания (с нашего четвертого курса). Желания были в брюках, и с одним я даже ходила в кино. Но он меня не поцеловал. А любовь к Фисе — это совсем, совсем другое. Я не могу объяснить, в чем она состояла. Не то чтобы я считала ее умнее или красивее себя. Нет. Иногда даже наоборот. Не то чтобы я готова была умереть за нее. Не то. Но мне часто хотелось, чтобы время, которое мы проводили вдвоем, длилось бесконечно. Ветка и Марго никогда не были мне так близки, и я порой ревновала, когда кто-то из них заявлял на Фису права. Я страдала. Как несчастный ревнивец, лишенный прав на свою возлюбленную. А Фиса любила всех сразу. Всех по-своему. Она впадала в детство с Веткой, устраивала дни всепоглощающей лени вместе с Марго, вела бесконечные интеллектуальные разговоры со мной. Поэтому я считала, что мы с ней роднее.
Но несмотря ни на что, в нашей комнате всегда царило всеобщее взаимопонимание. Это было даже не понимание с полуслова. Мы вполне могли бы обойтись и без слов. Мы дышали как-то одинаково. Не то что по-солдатски, дружно: вдох-выдох. А так, что дыхание каждой было музыкой, и четыре дыхания в одной комнате переплетались в неповторимую мелодию.
Я и сейчас помню эту музыку. Вот, например, утро. На улице что-то хлюпающее и холодное. Не то весна посреди зимы, не то зима посреди весны. Марго расчесывает свои длиннющие волосы, которые за пять лет распустила только однажды при экстремальных, как ей казалось в тот момент, обстоятельствах. «Это вам не планетарий!» — говорила она и делала на затылке «гулю». Ветка варит кофе. Никто никогда не пытался вырвать у нее эту привилегию. Фиса включала магнитофон и полностью погружалась в звуки, двигаясь им в такт. Я устраивалась поудобнее за маленьким зеркальцем. Быт. Обыкновенный быт. Но дыхание! Оно уже начинало свою оркестровку, оно творило чудеса…
Однажды мы с Озом сидели вместе на лекциях. Пожалуй, он уже сознавал, что моего расположения ему не видать как своих ушей, но все-таки по инерции терся где-то рядом. Мы не разговаривали, но внутренне, похоже, вели пренеприятнейшую беседу: «Ну что, сидишь?» «Да так, сижу…» «Думаешь, я не понимаю, зачем ты ко мне сел?» «Просто так сел. Мне все равно, где сидеть. Почему бы не с тобой?» «Если все равно с кем — то лучше бы не со мной. Но я думаю, тебе совсем не все равно». «Да? И что же я здесь забыл?» «Ты не забыл, дорогой. Ты все прекрасно помнишь. У тебя в голове одна, но пламенная мысль засела — про Фису. Ты не знаешь, как к ней подобраться. Ты только об этом и думаешь». «Молодец, все знаешь». «И самое смешное, что все это зря. Не нужен ты ей!» «Посмотрим». «Посмотрим. Только смотреть я буду. Смотреть и смеяться. А ты будешь беситься и страдать. Ты ведь и так уже на последнем издыхании. Все перепробовал. И Марго, бедняжку, приручил. И Веточку облапошил». «Все знаешь…» «Разумеется. А ты, похоже, про лису и виноград не читал. Не видать тебе нашей Фисы, как своих ушей! Никогда! Ну? Что будешь делать?»