Зной (Келлерман) - страница 161

Направление, которое принимали ее мысли, пришлось Глории не по вкусу, и потому она отправилась в номер Карлоса. Он открыл ей дверь, уже успев сменить брюки на длинные шорты. На притороченном к его руке шезлонге по-прежнему красовался тюрбан.

— И нелепый же у вас вид, — сказала Глория.

— Не могу от нее избавиться, — подергав рубашку, ответил он.

— Да, одной рукой ее не разорвешь, — согласилась Глория.

Она присела на кровать, достала из косметички маникюрные кусачки и острием приделанной к ним пилочки провертела в рукаве рубашки дыру. Затем расширила ее, разрезая нитки и швы, и наконец освободила шезлонг от рубашки. И, бросив, как гладиатор, на пол ее изуродованный труп, воскликнула:

— Опля!

Карлос вгляделся в ее лицо:

— По-моему, вы поддали.

— Нет, вы видели, как я с ней расправилась?

— Много приняли?

— Глоток.

— Похоже, не маленький.

Глория со щелчком закрыла кусачки, крутнула их, точно ковбой шестизарядный револьвер, подбросила в воздух, но поймать не сумела, промахнулась.

— Ой!

Карлос нагнулся за кусачками, шорты его слегка сползли, позволив ей увидеть…

…ничего; ничего она там не увидела, потому что встала. Карлос покачал головой.

— Может, завтра об этом поговорим? — попросила она.

— Вы бы прополоскали рот.

— Зачем?

— Мне не хочется ощущать этот запах в вашем дыхании.

Вкус у воды, текшей из крана в ванной комнате, был хуже, чем у текилы. Глория дважды прополоскала рот, выплевывая воду — глотать такую совсем не хотелось. В коридоре было холодно; стоя перед дверью Карлоса, ожидая, когда он ее откроет, Глория потирала покрывшиеся гусиной кожей руки. А услышав, как он волочет к двери шезлонг, хихикнула.

Открыв дверь, Карлос сказал:

— Я чувствую себя сиамским близнецом.

Она дыхнула ему в лицо:

— Лучше?

— Лучше, — ответил он и, положив руку ей на талию, притянул ее бедра к своим. — Теперь я могу этим заняться.

Губы его отдавали южным солнцем.

Реджи непременно пел после этого под душем. А она лежала в постели, накрывшись простыней по самую шею, благопристойная, как кукурузный початок, и все равно чувствовавшая себя голой, и вслушивалась в его движения, в то, как под мышками у него хлюпает, когда он разводит руки в стороны, мыльная пена. В ни разу не прервавшееся пение.

Дойдя до «и ты не любишь меня», он высовывал из двери ванной комнаты голову и проникновенно выпевал эти слова, обращаясь непосредственно к ней. После чего иногда прерывался и спрашивал: «Ты меня любишь?» А она отвечала: «Не знаю». Тогда он распахивал дверь, вставал в ее проеме и покручивал пенисом — ни дать ни взять ребенок, получивший в школе табель с одними пятерками.