В световом году (Кублановский) - страница 15

лунный прогал,
то бишь глубинку
в небе с овчинку
— долго искал.
1995

«Вчера мы встретились с тобой…»

Вчера мы встретились с тобой,
и ты жестоко попрекала
и воздух темно-голубой
разгоряченным ртом глотала.
Потом, схватясь за парапет,
вдруг попросила сигарету.
Да я и сам без сигарет
и вовсе не готов к ответу.
Там ветер на глазах у нас
растрачивал в верхах кленовых
немалый золотой запас
в Нескучном и на Воробьевых…
Да если б кто и предсказал,
мы не поверили бы сами,
сколь непреодолимо мал зазор
меж нашими губами.
Сбегали вниз под пленкой льда
тропинки с заржавевшей стружкой…
И настоящая вражда
в зрачке мелькнула рысьей дужкой.

«Озолотились всерьез…»

Озолотились всерьез
в свалках откосы,
копны ракит и берез
пряди и лозы.
Некогда, впрямь молодым,
нам обходились в копейки
к приискам тем золотым
ведшие узкоколейки.
Красным царькам вопреки
были тогда еще живы
сверстники и смельчаки
те, что потом, торопливо
опережая, легли
в узкие, тесные гнезда
из-за нехватки земли
на отдаленных погостах…
Дождь непрестанный до слез
то барабанит, то бает.
Только ленивый берез
осенью не обирает
— около лавки свечной
с бойкой торговлей воскресной
или излуки речной,
враз ключевой и болезной.
…Но на родные места
с тусклым осенним узорцем
глядя и глядя
                           с креста
под остывающим солнцем,
как поступающим в скит
трудницам простоволосым,
Сын унывать не велит
копнам прибрежных ракит,
стаям рябин и березам.
1995

«От посадских высот — до двора…»

От посадских высот — до двора,
где к веревкам белье примерзает
и кленового праха гора,
наступает такая пора,
за границей какой не бывает.
В эти зябкие утра слышней
с колоколен зазывные звоны
и с железнодорожных путей
лязг, когда расцепляют вагоны.
Из источника лаврского тут
 богомольцы в кирзе и ватине
с кротким тщанием пьют
и — идут
приложиться к святыне.
Над жнивьем радонежских лугов
и оврагов обвал облаков.
А еще за четыре версты
скит, ковчег богомольных усилий.
Это там — и над ними кресты
потемнели, крепки и просты —
спят рабы Константин и Василий[3].

«От лап раскаленного клена во мраке…»

От лап раскаленного клена во мраке
                червоннее Русь.
От жизни во чреве её, что в бараке,
                не переметнусь.
Её берега особливей и ближе,
                колючей жнивье.
Работая веслами тише и тише,
                я слышу её.
О как в нищете ты, родная, упряма.
                Но зримей всего
на месте снесенного бесами храма
                я вижу его.
И там, где, пожалуй что, кровью залейся
                невинной зазря,
становится жалко и красноармейца,
                не только царя.
Всё самое страшное, самое злое