— Да, сеньор, — сказал Томас.
Писец Берната, скромно сидевший у дальнего конца стола, мягко поднялся со стула и зашептал мальчику на ухо.
— Да, ваше преосвященство, — сказал Томас.
— Ты уже становишься воспитанным человеком, — сказал Беренгер. — Быстро, ничего не скажешь. Итак, ты говорил врачу, что тот человек, который оттолкнул тебя…
— Он ударил меня, ваше преосвященство, — возмущенно сказал Томас. — Вот сюда, по руке. У меня был синяк. И еще не совсем сошел.
Он поднял рукав камзола и показал пожелтевшую кожу на месте синяка.
— Интересно, — сказал епископ. — И, кажется, ты говорил, что человек, который ударил тебя под мостом, напомнил тебе твою мать. Он говорил, как женщина?
— Не совсем, — ответил мальчик. — Не так, как женщины здесь. Не как Ракель, Рехина и жена пекаря, которая дала мне булочку. Два раза давала.
— Тогда почему он напомнил тебе о матери? Расскажи, какая она была.
— Большей частью хорошей, — обеспокоенно ответил мальчик. — Тогда она пела мне песни, которые выучила на островах, о море, матросах, ветрах, бурях. Грустные, но красивые. А когда я сидел у нее на коленях и прижимался ухом к груди, то чувствовал ее голос. Но это, когда я был поменьше, — добавил он, словно отвергая эту детскую слабость.
— Значит, у нее был низкий голос, — сказал Беренгер. — Не высокий, как у мальчиков, поющих в церкви.
— Не такой, — неторопливо ответил Томас.
— Говоришь, она большей частью была хорошей, — сказал Исаак. — Значит, не всегда?
— Нет, — ответил мальчик. — Она становилась грубой и злобной, особенно когда выпьет слишком много вина, говорила отвратительные слова, как матросы, когда дерутся. Он тоже говорил такие слова, и голос звучал так же, хотя он был другим человеком… — Мальчик в затруднении умолк. — Не могу объяснить этого, — с отчаянием сказал он. — Очень трудно. Но он напомнил мне мать, когда она становилась такой, и я испугался, как в тех нескольких случаях, когда она угрожала мне ножом, она иногда поступала так с теми мужчинами. — На глаза его навернулись слезы. — Правда, она говорила, что никогда не причиняла им вреда, просто пугала.
— О чем он говорит? — негромко спросил Беренгер.
— Думаю, это никак не связано с тем, что нам нужно знать, — ответил Исаак также тихо. — Видимо, его мать жила среди грубых людей. — И обратился к мальчику: — А твоя мать приехала с Мальорки. Из города или из сельской местности?
— Наверно, из города, — ответил мальчик. — Отец говорил, что нашел ее у гавани и привез домой как боевой трофей. Шутил, видимо.
— Ваше преосвященство, мальчик как будто устает, — сказал Исаак.