Потом он привел купленного им раба, босого, одетого в грубое тряпье, к себе домой и запер его в деревянную клетку.
Меня частенько мучил вопрос: что заставляло этих омовенных рабов так безропотно идти на смерть? Кто-то, несомненно, верил нашим поэтам, воспевавшим сладость «цветистого пути смерти», и завидовал участи мертвых воинов, коим довелось сопроводить само Солнце к зениту, а потом возродиться на земле в обличье колибри или бабочки. Другие, возможно, просто смирялись с этой мыслью, но я всегда подозревал, что многим, чей путь, исполненный ошибок, дерзновений и пагубных обстоятельств, привел в ряды рабов на невольничьем рынке, все это казалось чем-то странным и далеким, и только кремневый нож огненного жреца оставался единственной убедительной вещью.
Омовенному рабу в доме торговца выдали новую хлопковую накидку и широкую набедренную повязку, продели в уши заостренные перья птицы кецаль, нанизали на руки и на ноги погремушки из раковин и кожи оцелота, а в волосы вплели золоченые нити и снизки бирюзы, коралла и обсидиана. Его угощали табаком, кормили сытной пищей, подносили цветы. А потом заставили танцевать.
Четыре ночи подряд он танцевал под звуки барабана, исполняя танец змеи для семьи торговца и его гостей. На третью ночь к его нарядам и украшениям прибавились длинная, отороченная перьями куртка с рисунками в виде черепов и костей, украшенная перьями прическа, обсидиановые сандалии, бумажные крылья сокола и побрякушки из бирюзы. Все эти предметы носили священный смысл, и, надев их, человек должен был почувствовать себя изменившимся — он как бы еще на шаг продвигался по дороге, ведущей к смерти и последующему перерождению.
В ту же третью ночь его знакомили с его спутниками, с теми, кому предстояло сопровождать его в этом пути, — стражниками, которые остановят его, вздумай он броситься наутек в последний момент; жрецом, что будет наблюдать за его бдением в последнюю ночь на земле; и с купальщицей, непременно старенькой женщиной, кто по-матерински ласково будет ухаживать за ним и останется рядом до последнего момента.
На четвертую ночь раба отвели в храм в торговом квартале. Там его заставили выпить вина, настоянного на специальных грибах, и, одурманенный этим ритуальным зельем, он проплясал под барабан до полуночи, после чего ему обрили голову.
Прическа имела большое значение в Мехико. По прическе, как и по одежде, определяли, кто ты таков и чего добился. По спутанным, слипшимся от крови космам распознавали жреца. Простолюдины и торговцы носили длинные распущенные волосы. Не пролившие крови юнцы, которым еще только предстояло добыть своего первого пленника в бою, брили голову целиком, оставляя справа на затылке единственный локон, — его тоже сбривали, когда молодому воину удавалось без посторонней помощи захватить в плен вражеского бойца. Так по прическе даже посторонний мог узнать, чего добился тот или иной человек. Выбритая на макушке тонзура показывала, что владелец ее так и не сумел самостоятельно добыть пленника, а громоздкое сооружение из волос под названием «каменный столб» означало, что этот воин захватил в бою по меньшей мере двух пленников. Наши самые могучие и опытные воины, так называемые остриженные, носили на наполовину бритой голове тугой жесткий гребень из волос.