В общем, хозяину не в чем было меня упрекнуть. Это я твердил себе, торопливо шагая к хозяйскому дому. Я бубнил себе под нос эти слова оправдания в надежде, что главный министр поймет меня; я не переставал их бормотать, когда, свернув на узкую дорожку, ведущую от канала к дому, налетел на какого-то верзилу, идущего навстречу.
— А ну брысь с дороги, неуклюжий болван!..
— Простите!.. — начал было я, но голос, слишком хорошо мне знакомый, перебил меня:
— Яот! Ты вот, оказывается, где, муравьишка! А мы тебя ищем, замучились бегать по городу!
Не веря своим глазам, я едва не застонал от осознания несправедливости жизни. Я еще раз посмотрел на верзилу, на этот раз заметив в его громадных ручищах увесистую дубинку, потом на его спутников, словно высеченных из гранитных глыб, и наконец на того, кто стоял посреди них и кому принадлежал этот хорошо знакомый мне голос. Человек этот ни размерами своими, ни страшным видом ничуть не уступал своей свите.
На нем был желтый с красной каймой хлопковый плащ, прикрывавший икры, в ушах трубчатые пластины. Белые ленты держали волосы, туго завязанные узлом на затылке. Тело его, как у жреца, было вымазано сажей. На ногах красовались желтые сандалии. Его наружность сразу не говорила любому о том, кем он являлся, — прославленным воином, чьи доблестные достижения отмечались в самых высших государственных сферах. И человек этот прекрасно знал, что его умудренные боевым опытом подручные в сине-белых накидках с воинственными столбами-гребнями на голове будут только счастливы пустить в ход свои дубинки по первому же призыву своего начальника. Внимательный и любознательный наблюдатель тут же определил бы в нем судебного исполнителя атенпанекатля, то есть городского стража — люди, занимающие эту должность, поддерживали порядок в городе, раскраивая черепа, вешая или кромсая на куски тех, кому вынесли приговор судьи.
Впрочем, я не нуждался в подсказках какого-то там любознательного наблюдателя. Ибо, даже если бы я очень хотел, я вряд ли смог бы не узнать собственного брата.
— Мамицли! — отозвался я, стараясь сохранять невозмутимость, между тем как его молодцы недоуменно зыркали на меня сверху вниз, явно теряясь в догадках, как поступить, — то ли отвесить мне тройной поклон, то ли оглоушить по башке. — Какая редкая честь для меня! Это с каких же пор судебные исполнители рыщут по городу в поисках столь скромной персоны, как раб главного министра?
И имечко у моего брата было подходящее. Оно означало «горный лев». Только ни один горный лев отродясь еще не смотрел на жалкую дрожащую зверушку, распластавшуюся у его ног, таким свирепым взглядом, какой он обратил в мою сторону. Впрочем, в моем взгляде было не меньше ярости.