Зато мне и моему старшему братцу, похоже, выпала совсем другая участь — нас ждали великие дела. Он с самого начала был настоящим воином — сильным, храбрым, яростным, стремительным в движениях, — ему явно было суждено добыть в бою множество знатных пленников, если только не пришлось бы ступить на «цветистый путь смерти» раньше. Я же не обладал ни одним из этих даров, зато был смышлен и проворен на язык — я мог уболтать кого угодно, избавляя нас от неприятностей, в которые мы попадали из-за горячности и бахвальства моего братца.
Однако у меня имелось и еще одно преимущество, с самого начала отделявшее меня от остальных братьев, — дата рождения. Я родился в первый день Смерти, в год Девятого Тростника. День этот считался настолько благоприятным, что я был определен для служения богам почти с самого рождения — благо в те времена жрецы принимали в свой круг простолюдинов. Как моему отцу удалось ублажить Верховного Жреца и убедить его принять меня в школу жрецов, мне так и не довелось узнать, потому что он никогда не рассказывал мне, чего ему это стоило, хотя намеков по этому поводу я наслушался от него вдоволь. Вероятно, это был один из счастливейших дней его жизни, когда, семью годами позже, одетый в обрезанную старенькую дедову накидку и в набедренную повязку, которую едва научился завязывать самостоятельно, я отправился жить среди холеных сынков богатеев в Дом Слез.
Когда меня выставили оттуда двадцать лет спустя, я вновь оказался дома.
Семья моя приняла меня обратно из чувства долга, но так и не простила — то ли за разочарование, то ли за позор, которым я покрыл ее, то ли за расходы, ушедшие на мое обучение. Дома ко мне относились с добротой, но и оскорблений я повидал немало — и унижений, и молчаливой холодности, — и когда меня не журили за то, что я плохой сын, плохой гребец-извозчик и плохой копальщик, я буквально погрязал в болоте жалости и упреков к самому себе.
Поэтому неудивительно, что очень скоро я удрал из родительского дома, найдя себе пристанище в мире торговцев и потребителей запрещенного для простых людей священного пойла.
В один прекрасный день мать послала меня на базар продать товар, но так и не увидела, чем закончилась эта торговля.
Даже в городе, в котором пьяное зелье считалось привилегией немногих, — жрецов, воинов, добывших в бою по четыре пленника, и стариков — и где, будучи пойман в пьяном виде, ты мог лишиться жизни, существовало множество мест, где все твои невзгоды и печали могли очень быстро улетучиться в обмен на несколько зерен какао-бобов. Как правило, это были безобидные на вид закутки на базарах или неприглядные домишки, теснящиеся вдоль каналов или у самой кромки озера. В одном из таких местечек малознакомый человек сунул мне в руки тыквенную бутыль, а, когда мы на пару опустошили ее, я отплатил ему тем же. В ту ночь я не вернулся домой.