— И много времени это займет? — Страх перед хозяином и перед тем, что он может сделать мне за опоздание, был ничтожен по сравнению с предвкушением встречи с императором. Говорят, будто один только взгляд на его лицо влек за собой смерть для простолюдина. И что это такое я совершил, чтобы он пожелал допросить меня лично? — Может, нам зайти с утра? Посмотри, в каком я ужасном виде! Даже кровь после жертвоприношения не успел отмыть…
— Заткнись! — рявкнул Лев, прежде чем скрыться в монаршей прихожей. Он вышел оттуда очень скоро, босой, без серег и совсем в другой одежде — простенькой и едва прикрывавшей колени.
— Гляди-ка, а ты все время жаловался, что тебе нечего надеть! — От страха мой бойкий язык проснулся.
— Ты же прекрасно знаешь, что я не имею права предстать перед императором в богатом одеянии. Если бы мне не пришлось гоняться весь вечер по городу, разыскивая тебя, я бы такую гадость не напялил.
Нас вызвал дворцовый распорядитель. Когда мы робко засеменили в покои императора, он настоятельно прошептал:
— Не забудьте о трех неуклонных правилах. Молчать, пока он первый не заговорит с вами. Смеяться, если он станет шутить. Шутку вы узнаете, потому что он сам засмеется. Глаз не поднимать, смотреть в пол. Когда он закончит, удаляться задом. Повернетесь к нему спиной — и вы мертвы!
Несколько лет назад я встретил человека, который служил во дворце во времена Монтесумы. Его задачей было перемещать ширму, которой император отгораживался от всех во время приема пищи, — дабы никто не мог видеть, как он ест. Это означало, что мой знакомый находился в обществе Монтесумы почти целый день.
Я спросил, не помнит ли он, как выглядел император. Вопрос этот, похоже, озадачил его.
— Я не знаю, — произнес он наконец. — Никогда не отваживался взглянуть.
Я видел Монтесуму издалека. Первый раз — во время его коронации, когда его пронесли через весь город на огромном троне в виде орла и ягуара, водруженном на открытом паланкине. Из толпы я наблюдал, как колыхались перья его пышного головного убора, когда носильщики поставили царственные носилки у подножия Большой Пирамиды, и слушал разговоры стоящих рядом со мною зевак, взявшихся спорить, не опрокинется ли это шаткое сооружение, вывалив седока на землю.
В последний раз я видел его с гораздо более близкого расстояния. Тогда со стены дворца перед площадью Сердце Мира он произносил перед народом свое поучительное слово о вреде пьянства, а потом, повернувшись к кучке несчастных, пойманных за эту провинность, сделал знак судебным исполнителям — чтобы те привели приговор о наказании в исполнение. И вот, когда палочные удары обрушились на головы моих собратьев по несчастью, я все же дерзнул поднять глаза и посмотреть на него, полагая в тот момент, что терять мне все равно нечего.