Беда, как всегда, пришла неожиданно. Матвей находился тогда в командировке в провинции, он чаще ездил, потому что друг не хотел надолго оставлять семью. Не то чтобы Алена не справлялась, к тому времени они уже вполне оперились, у Митьки имелись просторная квартира и няня для ребенка, просто он очень скучал вдали от своих девочек, и они с Матвеем поделили сферы деятельности – Матвей ездил в глубинку, а Дмитрий заправлял всем здесь.
В тот вечер он задержался на работе, а девочка что-то капризничала – как выяснилось потом, она простудилась и подхватила инфекционный бронхит. Малышка страшно кашляла и вдруг начала задыхаться. Няня к тому времени уже ушла, мать испугалась, неверными руками нажимала кнопки телефона, в «Скорой» было занято, она прижала ребенка к себе и прокричала мужу в трубку, что ребенку очень плохо. Он испугался ее страшного голоса и рванулся домой. Безумно волновался всю дорогу и уже перед самым домом врезался в некстати вывернувшийся из переулка грузовик.
Девочка поправилась, но больше никогда не увидела папу. Матвею сообщили о случившемся только на следующий день, когда он прилетел, Митька уже умер в палате реанимации.
После похорон навалились неотложные дела – Матвей не мог себе позволить горевать долго, ведь он работал теперь один за двоих. С семьей друга они почти не виделись, иногда он звонил и спрашивал, не нужно ли чего. Почти всегда отвечала няня, говорила, что все более-менее, девочка здорова.
По прошествии трех месяцев Матвей вдруг вспомнил, что у Митькиной дочки день рождения, а заодно следовало поговорить с Аленой о делах.
Он не узнал ее при встрече. Не было больше счастливой и любимой молодой женщины, перед ним стояла худущая, бледная до синевы, пришибленная девчонка с больными несчастными глазами.
Он наклонился к Ляльке и поставил перед ней на ковер огромного белого медведя, увидев которого четырехлетняя Митькина дочка заревела белугой, оказывается, папа давно уже обещал ей точно такого же медведя.
У них все было плохо, а он не нашел времени приехать раньше. Дура-нянька решила, что если вдова не рвет на себе волосы, не рыдает и не бьется головой о стену, значит, горе ее идет на убыль, и все потихоньку налаживается.
Матвей все-таки заставил себя заглянуть Лене в глаза и увидел в них такую тоску, что содрогнулся.
– Так нельзя, – сказал он, ругая себя за фальшивые интонации, – так нельзя, Аленка…
– Не называй меня так! – закричала она и поглядела на него едва ли не с ненавистью. – Это имя больше не существует! Только он мог так меня называть, только он!