Сперва Таня, увидевшая его в глазок, отказалась открывать дверь. Но хитрый Петька, по-прежнему толкаемый под локоть разом вдохновением, предчувствием и желанием, пообещал, что в таком случае он укладывается спать на коврике возле ее двери и соседи ее осудят за такое обращение с подающим надежды артистом. Таня рассердилась и открыла дверь, чтобы без помех отругать и выставить вон гадкого мальчишку, слишком много о себе возомнившего.
Но Петя, шагнув в прихожую, сразу увидел ее заплаканное лицо, тоненькие, почти детские руки, сжимающие на груди вырез халатика, босые озябшие ноги… И поступил так, как должен был поступить в такой ситуации любящий мужчина, даже самый неопытный и только начинающий постигать науку любви: он схватил Таню, обнял, прижал к себе, не давая говорить, и стал сам бормотать глупые, нежные, утешающие слова, которые ничего не значили, но все объясняли. Таня, так уставшая быть сильной, заплакала навзрыд, уткнувшись лицом в холодную и мокрую Петькину дубленку. А он вытирал с ее лица снежинки и слезы, целовал заплаканные глаза и все крепче сжимал рукой вздрагивавшую спину, чувствуя под ладонью хрупкие, как крылышки, лопатки.
Потом оказалось, что она уже почти висит у него на руках, обессилев от прорвавшихся слез – а он и не заметил дюймовочкиного веса. Тогда Петя подхватил Таню на руки и понес в комнату, уложил на диван, поискал глазами одеяло или плед, не нашел и укрыл ее своей дубленкой. Дубленка была коротка, поэтому Петя стал греть в руках и целовать ее босые ноги. Но Таню колотил озноб, она никак не могла согреться, и тогда Петя, сбросив с себя натянутый впопыхах на голое тело свитер, лег с ней рядом. Он держал ее обеими руками, будто защищая от всего на свете, и впервые в жизни чувствовал себя по-настоящему взрослым.
Они проснулись под утро, в пятом часу, от того, что в соседней комнате завозилась Дашка. Полежали, прислушиваясь, как два злоумышленника, застигнутые на месте преступления. Но Дашка, похныкав, успокоилась. Таня искоса посмотрела на приподнявшегося на локте Петю – он казался старше, чем всегда, и даже, пожалуй, красивее.
Петя не отвел глаз, и во взгляде его плескалось такое счастье, такое обожание, что Таня сказала совсем не то, что собиралась:
– Виктор письмо прислал. Он не вернется. И меня он не заберет. То есть нас с Дашкой.
– Он сволочь. Но я ему очень благодарен, – серьезно кивнул Петя. – А знаешь, я почувствовал про письмо. То есть то, что тебе плохо.
– А мать что скажет? – все-таки не удержалась Татьяна. – Она и так…
– Не надо, хорошая моя, – попросил Петя, и Татьяна осеклась.