Вот некоторые подробности этой «продолжительной прогулки».
Князь пересек Сибирь на почтовой тройке, верхом проехал пустыню Гоби по древней дороге, проложенной еще Чингисханом, и проник в Тонкий. Затем, как и обещал читателям «Фигаро», добрался до реки Меконг через неизведанные тогда страны моев и путаев, посетил Камбоджу и вернулся в дружественный России Сиам, осмотрев знаменитые развалины Ангкора и Пимая. У князя оставалось еще несколько сибирских лошадей, которые возбуждали большой интерес всех встречных. Для того, чтобы продолжить путешествие, ему пришлось их оставить и заменить на более приспособленных к условиям джунглей слонов. Вяземский проехал до Бангкока и пробрался дальше к северу вдоль реки Минанама, затем пересек Бирманию с востока на запад, потом с юга на север. В Рангуне он оставил своих слонов и направился в Бенгалию. Три месяца он путешествовал по Индии, после чего через Кашмир и Гималайский хребет проник в загадочный Тибет.
Вяземский не любил распространяться на тему своего пребывания в Тибете, но из некоторых его обрывочных фраз и полунамеков можно предположить, что он довольно близко, в силу неизвестных нам причин, сошелся с монахами и ему удалось проникнуть в некоторые их тайны и кое-чему научиться, в отличие от большинства европейцев. Например, Вяземский научился у бонз долгое время обходиться без воды и пищи, особенно на морозе...
Во время последнего пребывания в Париже русского князя била тропическая лихорадка, но наш неутомимый странник уже говорил о своем новом замысле: в 1895 году он вознамерился пересечь всю Африку с севера на юг — от Египта до мыса Доброй Надежды.
Корреспондент «Фигаро» так описывает князя после его возвращения из Азии: «Князь Вяземский — сорока лет. На вид он кажется слабым и утомленным. Но в глазах его заметна неугасимая энергия. Раз принятые намерения он приводил в исполнение с ничем не разрешимой настойчивостью. От его смелости и предприимчивости всего можно ожидать».
Всякий путешественник мечтает о городе, в котором хотел бы остаться навсегда и никуда больше не уезжать. Порою на поиски такого города уходит целая жизнь. Редко когда таким городом остается тот, где ты родился и вырос, — иначе не было бы путешественников.
Для Вяземского, как и для многих других русских той поры, таким городом стал Париж — простим князю эту банальность. Он любил возвращаться именно в этот город и всякий раз по-новому наслаждаться его стариной и вместе с тем вечной юностью. Париж стал ему гораздо более родным и понятным, чем неприветливая и «неродная» Москва. «Мои милые французы», — часто говаривал Вяземский. За любовь к себе и к своей стране французы благодарили щедро. Русского князя внимательно слушали на научных конференциях, когда он с упоением рассказывал, например, об истории употребления чая у различных народов Азии и делился метеорологическими наблюдениями, сделанными во время путешествия верхом по Поднебесной империи, то есть Китаю. Парижские дамы боготворили его в салонах и осыпали вниманием и комплиментами. Ему аплодировали ученые во время докладов во Французском географическом обществе, членом которого он стал гораздо раньше, чем отечественного. Кстати, в конечном счете, Русское географическое общество признало его «эксцентрические экскурсии» путешествиями и приняло в свои действительные члены, но, похоже, несколько запоздалое признание заслуг перед научным миром русской географии было уже мало нужно моему герою. Он вполне вкусил парижской славы и на том успокоился.