— Нет, лучше он, — ее палец нацелился на Алика.— Мне сказали, что большой белый господин знает язык баротсе. А моим переводчиком будет Чикампа.
Переводчики выдвинулись вперед, и далее разговор шел по цепочке: с языка балунда на язык баротсе, с баротсе — на русский и обратно в той же последовательности. Каждая фраза, таким образом, произносилась громко и отчетливо по нескольку раз, была хорошо слышна всем. С особенным вниманием африканцы выслушивали ее русский вариант.
— Кто вы, откуда, зачем прибыли?
Я сообщил, что мы приехали из большой страны, расположенной далеко на севере, где очень холодно и идет снег. Я — журналист, а Алик по договору с правительством Замбии приехал лечить больных. Люди приходят к нему и из окрестных деревень. Он и сам отправляется туда, где есть больные.
Нимоана внимательно слушала. Не знаю, поняла ли она, чем занимаюсь я, но когда я стал рассказывать о своем друге, она одобрительно закивала головой и даже два раза хлопнула в ладоши. Ее примеру последовали старейшины.
Затем взгляд ее посуровел, и, показав на Пири, она произнесла:
— А что тут делает он?
— Пири наш проводник,— ответил я, удивленный переменой в ее на строении.
— Он не проводник, а злой колдун! — произнесла женщина-вождь.— Он был здесь недавно и околдовал моего ребенка. Вчера мои подданные узнали его и решили, что вы тоже злые люди.
Поднялся растерянный Пири и стал доказывать, что он вовсе не колдун, просто приносил сюда вещи на обмен.
Но Нимоана, не дав ему договорить, вскочила со своего трона, сделала несколько шагов вперед и разразилась длинной и гневной тирадой. Смысл ее слов, как передал мне Алик, сводился к следующему: та рубашка, которую принес Пири, была заколдована. Как только сынишка надел ее, он тут же сломал руку, теперь не может подняться и, наверное, скоро умрет. Сам Пири и все его родственники — злодеи. И пусть никто из них не смеет здесь появляться. Наступая на наших чернокожих спутников, сотрясаясь от гнева, она пронзительным голосом перечисляла все их недостатки, пересыпая свою речь угрозами и проклятиями.
Церемония была нарушена. Нимоана, казалось, начисто забыла о своей роли вождя и напоминала обыкновенную базарную бабу. Но для своих воинов она продолжала оставаться вождем, исполненным праведного гнева. Они стали подходить поближе, готовые повиноваться любому ее приказу.
Неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы обстановку вновь не разрядил Алик. Воспользовавшись первой же паузой, он решительно поднялся и сделал шаг навстречу разъяренной женщине. Потерев в знак уважения лоб и плечи, он произнес: