— Его люди напрасно стараются. Земля здесь сплошь одни камни.
— Да, мы быстро засыпем ров.
Герцог, однако, не сказал — чем. Несносный Герар, мой друг тоже оруженосец, как обычно, игриво ущипнул меня за руку, но мне было совсем не до веселья.
— Завтра Гарольд встанет на этом холме и будет поджидать нас.
— А что ему остается делать?
Сир Вильгельм очень внимательно изучил неприятельский лагерь, а точнее — штандарты и стяги англичан. Потом произнес, как бы обращаясь к самому себе:
— Гарольд, на свою беду, слишком спешил и не дождался подкреплений из Нортэмбри и Мерси. Что-то не видать штандартов графов Эдвина и Моркара... хотя, впрочем, их уж и в живых-то нет... Покамест я вижу там только один сброд, а не ратников. Знать, Гарольд собрал всех крестьян окрест Лондона. У них нет ни кольчуг, ни шишаков.
Вот к чему приводит неуемная гордыня — к чистому безумию, полному безрассудству!..
Герар спросил:
— Случаем не Гарольдов ли вон тот, весь расшитый золотом штандарт, что реет поверх остальных?
Вильгельм очнулся от раздумий и, не догадываясь, кто задал вопрос, ответил:
— Да, весь расшитый золотом и с фигурой дракона — знаком язычников! Наш же штандарт несет изображение Креста Господня. Поразительное различие, не правда ли, сеньоры?
С холма, где стоял неприятель, спустились несколько всадников и как будто направились в нашу сторону. Мы повернули назад, потому как герцогу не хотелось по легкомыслию ввязываться в бой, чтобы не переполошить наших и англичан. Всадники не осмелились пуститься за нами в погоню.
Вскоре на землю спустились сумерки — наступил вечер накануне битвы; нормандцы и англичане провели его по-разному. Мы плотно поели, не без излишества, и запили вином, но в меру. На сей счет наш интендант Вадар получил особые распоряжения. С присущей ему учтивостью он объяснил нам это так:
— Сир Вильгельм вовсе не скуп, и вы это знаете. Он не имеет обыкновения скряжничать, когда устраивает пиршества, ибо и сам не прочь покушать и попить всласть. Просто он не хочет, чтобы последствия чревоугодия — тяжесть и боли в желудке — пагубно сказались на вас завтра. Чтобы, как всегда, достойно встретить неприятеля, надобно сохранить не только бодрость духа, но и тела.
По завершении трапезы всех нас учтиво пригласили в наскоро сколоченные часовни — сначала на богослужение, а потом на исповедь. Ибо такова была воля сира Вильгельма, который пошел на молебен вместе с нами. И никто не упрекал его за то. Помимо епископов, Одона Байейского и Жоффруа Кутансийского, вместе с нами отправилось на войну немало священников и монахов. Они терпеливо принимали покаяние у воинов, хотя иные исповеди были многословны и горьки, ибо большинство из нас были далеко не ангелы. Те же, кому не удалось исповедаться святым отцам — из-за огромного числа желающих, каялись в грехах ближнему своему или самому дорогому другу, или товарищу по оружию и прощали друг друга, как это делают правоверные христиане, которым предстоит встать перед лицом смерти. Некоторые дали обет в том, что ежели победа будет за Вильгельмом, они отправятся в Святую землю или совсем перестанут есть мясо. Над нашим лагерем возносились молитвы, подобно ветру над бескрайним морем, то стихающему, то поднимающемуся вновь, опять унимающемуся и снова набирающему силу. Всю ночь в часовнях и на поросших травой холмах, увенчанных крестами, святые отцы взывали к Божьей милости, пели гимны и псалмы, читали «Отче наш» и возносили молитвы Богоматери, заступнице и прародительнице рода человеческого.