– Разве я не говорила, что я счастлива? – сказала Матильда. – До безумия, до глупости, до… сама не знаю чего! Иногда живешь как во сне, все катится своим чередом, и вдруг словно глаза открываются, и понимаешь, что ты счастлива. Папа кого–то распекает, робот–полотер сломался, а ты думаешь: как мне хорошо!
Сутягин сидел у ног своей любви, боясь вдохнуть, и думал о том, как ему плохо, скверно, невыносимо.
– Конечно, иначе и быть не могло. Он такой славный! Знаете, как это случается: видишь человека и вдруг понимаешь, что всегда ждала именно его. Я знала, что когда–нибудь он придет, понимаете? Рано или поздно это должно было случиться, потому что мы с Филиппом созданы друг для друга, тут уже ничего не поделаешь. Правда, он стесняется моего папы, но это ничего, папу вообще все боятся. Главное, он любит меня. И конечно, у нас будет самая пышная свадьба, – закончила Матильда.
Ее слова словно повернули в сердце Сутягина штопор с острыми краями. Он судорожно сглотнул. Жалкое выражение показалось на его лице.
– Матильда, я…
Она положила пальчик ему на губы, и бедняга замер в невыносимом блаженстве.
– Я все понимаю, друг мой. Вы меня любите, я уверена, вы должны радоваться за меня. Вы ведь радуетесь, правда? Потому что Ровена – она злючка. Она сама бы хотела заполучить моего Филиппа, но я ей его не отдам. А вы милый. Из всех моих знакомых вы один никогда не делали мне ничего дурного. Вы представить себе не можете, как я вас люблю за это!
Штопор в сутягинском сердце превратился в обоюдоострый меч. Сутягин улыбнулся и тихо произнес:
– Я тоже вас люблю, Матильда.
Матильда ласково улыбнулась. Несчастный Сутягин грелся в лучах чужого счастья, наполнявшего его бешенством и бессилием. Он опустил голову, но тотчас же поднял ее. Не смотреть на Матильду было невозможно: на ней было очень практичное платье из золотых ромбов, скрепленных между собой платиновыми цепочками. Но, как бы ярко ни сверкал наряд, лицо Матильды сияло еще ярче, и Сутягин, находясь так близко от этих лукавых глаз, задорного носика, своенравных губок, трепетал как осиновый лист.
– Вы мне очень дороги, друг мой, – сказала красавица.
Сутягин помрачнел. Для влюбленного дружба – как утешительный приз, который достается проигравшему. Это был приговор всем его надеждам, которые он втайне лелеял. Оставалась, впрочем, еще одна: он вспомнил о посещении агентства «Бюро добрых услуг» и приободрился. Жизнь Филиппа оценили в сто семнадцать бубликов – больше у Сутягина все равно не было.