Хуже всех выглядел Мауро: его била лихорадка, а на солнце его просто колотило. Плохи дела. Я не знал, как и что делать.
К ночи похолодало, и Мауро пришел в себя. Он был очень слаб, но оделся и сказал, что пойдет.
Мы двинулись в путь. Сначала на запад, потом на юг, в горы. Топали всю ночь. К утру совсем выбились из сил. На противоположном склоне, к счастью, обнаружили в горе большую нору, вроде пещеры. Там и улеглись спать.
Проспали день и ночь. Утром из своего убежища мы снова увидели внизу, в долине, синие мундиры «контрас». Решили повременить с выходом. И только ночью — снова в дорогу. В противоположную от синих мундиров сторону, потому что сейчас боя мы принять не могли. Боеприпасов у нас осталось совсем ничего, а сил и вовсе никаких. И мы не ели уже трое суток. Те запасы, что взяли с собой, съели на привале, когда выбрались из реки. Несколько банок консервов только и уцелели в воде, а хлеб размок, сахар вообще исчез.
Мы искали съедобные коренья и кое-как приглушали голод.
А потом я разбил компас. Неловко споткнувшись на склоне, я попытался уцепиться за камень, чтобы не загреметь вниз. В результате — корпус компаса остался на ремешке, а вот стекла и стрелки как не бывало! С яростью швырнул я этот корпус в кусты. И так ориентировались мы приблизительно, а теперь совсем потерялись. Очередным утром солнце взошло у нас перед носом, через два дня — слева, еще спустя два дня — справа. Я в отчаянии думал тогда, что нас водит какая-то нечистая сила. Кажется, где-то в конце первой недели мы потеряли счет времени. Видите ли, у всех нас часы остановились в воде, даже водонепроницаемые японские у Мауро. До того оно вроде остановилось. А тут и вовсе пропало.
Остались горы, лес, усталость, голод. Даже чувство безопасности перестало быть обостренным, стало обыденным, превратилось в неотъемлемую частицу нашего бесконечного движения по горам. Вверх, передышка, спуск в долину. Снова — гора. Отдых на вершине. И так снова и снова. Ясное дело, я старался не вести ребят в лоб горы: шли склонами, пытаясь обойти самые острые скалы, миновать самые тяжелые гребни.
Но ведь и я устал, страшно устал. Однако ощущение, что я должен, что я обязан вывести их, что мне, командиру, отвечать за их жизни, давило на меня. И оно, это ощущение, двигало мной, давило на меня больше, чем на других.
Словно заблудившиеся пришельцы из иного мира, мы двигались ночами, сливаясь с ночью и лесом. Звезды на черном небе и светлячки во мраке чащи поблескивали, как путеводные указатели, как признаки жизни, ожиданий, веры и надежды в сплошном темном полотне лесной ночи.