— Верн, я отнюдь не вижу…
— Погоди. — Он предостерегающе поднял руку. — Это еще не все. ЦРУ готовит заговор с целью свержения законного режима в Лихтенберге, постоянно подает телеграфный сигнал на обе груди Долли Партон и вот-вот осуществит убийство Эйба Хершфелда, чтобы завладеть всеми автостоянками Большого Нью-Йорка в случае ядерного нападения. Как тебе такой сюжет?
Она засмеялась.
— Коллетт, детка, в этом ничего смешного нет!
— Где Лихтенберг? Ты хотел сказать Лихтенштейн.
— Я сказал то, что хотел — Лихтенберг. Это кратер на Луне. ЦРУ чхать хотело на Лихтенштейн. Луна — вот что им нужно.
— Верн, я тебе серьезно говорю, — сказала она.
— Зачем? По-прежнему состоишь в рядах национальной гвардии бойцов невидимого фронта?
— Нет, но… это не важно.
— Кто сказал тебе, что я готовлю статью про ЦРУ?
— Я не могу сказать.
— Ой, как это дьявольски демократично! Я, как водится, обязан перед тобою душу распахнуть, зато леди «не может сказать». Не ожидал от тебя, Коллетт. Вспомни, что я написал в твоем дневнике.
— Помню, — вымолвила она.
— Это радует. Есть что-нибудь новое о твоем приятеле Хаблере?
— Нет.
— С англичанином этим, Хотчкиссом, говорила?
— Да, столкнулась с ним у Барри в агентстве. Он теперь там управляет. Стал владельцем.
— Это как же?
Она объяснила ему все про партнерское соглашение и рассказала о своем разговоре с адвокатом Мэйер.
— Что-то, сдается мне, не все тут кошерно.
— Мне тоже так сдается, но, очевидно, Барри сочла подобную сделку выгодной.
— Такой отчаянной была?
— Более или менее, хотя и не до такой степени.
Он подсел к ней на тахту, обнял рукою за плечи. Стало так сладостно: чувствовать его рядом, вдыхать его запах. Она заглянула ему прямо в глаза и увидела в них жалость и нежность. Он легко тронул ее губы своими. Приготовившись к отпору, она поняла, что противиться не станет. Он был предугадан и предопределен, этот момент, на всех картах: неизбежность, к которой она тянулась всей душой…
Они проспали все утро. Коллетт проснулась как от толчка. Посмотрела на Верна, лицо его во сне было спокойно и безмятежно, на губах затихла улыбка умиротворения. «Не играешь ли ты со мною?» — молчаливо вопрошала она. Все мысли, всплывшие было во время беседы накануне вечером, были сметены волной страсти и наслаждения, какую они сотворили сами для себя в постели. Теперь уж солнце вовсю било в окна. Страсть отбушевала, реальность занявшегося нового дня вышла на авансцену. Реальность угнетала, ей она предпочла бы то, что чувствовала под одеялом, где, как однажды кто-то сказал: «Им тебе не навредить».