Доктор снова улыбнулся:
— Она лгунья. Взрослые проблемы Барри по большей части унаследованы ею от матери, а не от отца.
Кэйхилл опешила.
— Эта старая леди просто ужас во плоти. Поверьте мне.
— Вы хотите сказать: поверьте Барри. Сами вы с ее матерью никогда не встречались.
— Верно, но Барри в данном случае достаточно надежный источник. Я ведь что предлагаю вам, Коллетт: будьте немного разборчивее в людях из жизни Барри, к которым обращаетесь за информацией.
— Я не выискиваю информацию.
— Сами же сказали, что пытаетесь выяснить, что происходило с нею непосредственно перед тем, как она умерла.
— Это так, но я не считаю это «поисками информации». Просто меня интересует моя подруга, вот и все.
— Как вам угодно. Еще содовой?
— Спасибо, не надо. Вы, конечно же, не включаете самого себя в сей список нежелательных лиц?
— Конечно, нет! Я был лучшим из ее друзей… за исключением вас, конечно.
— К тому же вы были любовниками.
— Если вам угодно. Барри не стоило никакого труда привлечь к себе внимание мужчин.
— Она была очень красива.
— Да. Беда только в том, что она не умела отличать белые шляпы от черных. Ее вкус и выбор в том, что касалось мужчин, был ужасен и саморазрушителен, выражаясь в высшей степени мягко.
— Присутствующие не в счет.
— И опять верно.
— Эрик Эдвардс?
— А я все гадал, известно ли вам об этом бравом капитане яхты, этом красавце-мужчине для Барри.
— О нем мне известно много, — сказала Кэйхилл. — Барри очень сильно в него влюбилась. И говорила о нем без умолку.
— Извините, мне захотелось выпить.
Несколько минут спустя Толкер вернулся.
— Джоэл принялся за бифштексы. Позвольте перед ужином угостить вас коротенькой экскурсией по дому.
Дом был необычен: разномастный набор комнат, каждая из которых убрана и украшена на свой лад. Хозяйская спальня была сделана из трех комнат. Огромное помещение. Если в отделке других комнат чувствовалось раннеамериканское, еще доколумбово, влияние, то это помещение отдавало модерном. Толстый ковер на полу был белым, как и покрывало на круглом, поистине королевском ложе, возвышавшемся посреди спальни, как произведение скульптуры, все внимание к которому приковывалось еще и подсветкой, исходящей от светильников на потолке. Одну из стен едва ли не целиком занимали громадный выносной экран телеприемника и полки со звуковой аппаратурой, которая сама попадала в разряд изделий искусства. Помимо черного лакированного ночного столика, на котором располагались пульты управления аудио- и видеоаппаратурой, из мебели в спальне нашлось место только там и сям расставленным черным кожаным «директорским» креслам. Нигде ни завалившегося предмета одежды, ни забытого ботинка, ни небрежно брошенного журнальчика.