И все бы ничего, но вскоре после переезда в Долгопрудный Веру настигло то, что в художественной литературе изящно именуется «утренним недомоганием», а в медицинской — токсикозом. Она ничего не могла есть, днем и ночью ее преследовало ощущение отравленности: клубящаяся мутным туманом дурнота заполняла все тело от макушки до пяток. Вера испытывала отвращение ко всему, на что бы ни упал взгляд. Ей становилось дурно от мелькания деревьев и телеграфных столбов в окне электрички, от запахов, от одного лишь вида пищи. Как-то раз она увидела в институте однокурсницу в меланжевом свитере, у нее зарябило в глазах, и ей стало дурно от пестроты. Но хуже всего было чувство вины. Она казнила себя за то, что ее тело, как ей казалось, отвергает ребенка.
Кроме того. Веру мучили страхи. С самого детства она была запуганной, а беременность добавила ей новых, совсем уж иррациональных опасений. Она боялась выкидыша, боялась поскользнуться, упасть и повредить ребенку, боялась, что он родится больной, что у нее не будет молока, что она не сумеет его выкормить и вырастить.
Лишь много позже Вера узнала, что все ее тревоги довольно стандартны, описаны в медицине и понятны любому психологу. Но в 1992 году мысль о психологе даже не пришла ей в голову, а посещение женской консультации обернулось новым кошмаром. Врач, женщина средних лет с обесцвеченными пергидролем, чернеющими у корней волосами и бледно-голубыми — тоже как будто обесцвеченными — глазами, приняла Веру, мягко говоря, неприветливо:
— И куда тебя, шкильду такую, рожать понесло? Тебе сколько лет-то?
— Восемнадцать, — ответила Вера, хотя до восемнадцати оставалось еще дней десять.
— Муж есть?
— Нет.
— Вот и сидела бы дома, мамку слушала. Нечего было коленки раздвигать.
Вера промолчала.
— Да ладно тебе, Евдокимовна, что ты девку-то зазря пугаешь? — вступилась за Веру медсестра-акушерка.
— Ничего не зазря! Вот разорвется она до подмышек, потом на меня еще в суд подаст! — огрызнулась врачиха.
— Не бойся, милая, все будет очень даже распрекрасно, — приговаривала, не слушая докторшу, медсестра.
— Да тебе-то откуда знать, — не унималась врачиха. — Она ж астеничка, чисто по Кречмеру! Давай-ка лучше аборт сделаем, пока не поздно, а? — предложила она Вере.
— Не слушай ее, девушка, меня слушай, — опять вмешалась медсестра. — Родишь в лучшем виде, не хуже, чем другие рожают.
— Я буду рожать, — еле слышно прошептала Вера.
— Вот и хорошо.
— Вот ты наобещаешь с три короба, — продолжала пергидролевая врачиха, повернувшись к медсестре, — а мне потом отвечать. Ты на анализы посмотри. Гемоглобин — как у покойницы! Немочь бледная! Я удивляюсь, как она еще ноги таскает! А ты — рожать!