Лариса Баранова-Гонченко СОХРАНИВШАЯ ЗНАМЯ
С тем, Что поэзия должна быть, прости Господи, глуповата, спорить трудно — Пушкин все-таки. С тем, что поэзия, если и не должна, то может быть открыта и внятна для национального большинства — спорили с нами. Сей спор неразрешим, и неразрешимость его подтверждена жестоким финалом новейшей истории: "Но я люблю — за что не знаю сам — ее степей холодное молчанье" — больше понятно тому, у кого "не сжата полоска одна" (она и сегодня не сжата), чем тому, кто завтра скупит и "дымок спаленной жнивы", и "разливы рек ее подобные морям" и вместе с нивой "чету белеющих берез".
Между тем, нам никогда не были чужды внимание, трепет и восторг перед цветущей сложностью поэзии, перед загадкой и тайной, перед роковой посвященностью и почтит жреческим знанием Поэта.
Но вот если нам о чем-нибудь и советовали рассуждать менее всего, так это о скрупулезно выверенной доктрине Поэта в части его отношений с читателем. Или — с читателями, которые всегда (хотим мы того или не хотим) будут делиться на жнецов ("только не сжата полоска одна"), то есть на не посвященных в тайны жреческого знания и на якобы посвященных, чья посвященность, впрочем, обеспечена отнюдь не таинственным генно-инженерным способом, а наипростейшим суть наитруднейшим способом. Сначала: "Зима. Крестьянин, торжествуя, на дровнях обновляет путь". Затем: в результате гениально-прозрачного пушкинского намека — собирается урожай. А затем, как известно, с собранного же урожая, согласно Некрасову: "В столицах шум, гремят витии, кипит словесная война, а там, во глубине России — там вековая тишина". Тайное знание Некрасова просто-таки предвосхитило Российскую Госдуму начала XXI века. Одним словом, вопрос исчерпан, выверен, и закрыт. Доктрина бессмысленна.
Но вот:
"По дороге плетется машина, перелесок раздет и разут
(какая-то сразу, хоть и цивилизационно утонченная, но великолепная некрасовская интонация.—Л.Б.) А в машине — замерзшая глина: и куда эти комья везут? А на комьях сидит мужичонка — видно, грузчик при этом добре… На безлюдной глухой переправе не удержит осклизлый помост и сомнет мужичка и раздавит опрокинутый под гору воз (словно бы он праправнук того, кто вел под уздцы у Некрасова "лошадку, везущую хворосту воз".—
Л.Б.
)
И душа его в рай понесется на златом херувимском крыле… Может быть, ей хоть там поживется, как пожить не пришлось на земле! От тепла разомлевшая в мякоть, все что хочет получит она: ей позволится досыта плакать и позволится пить допьяна. Что ж, душа, ты так мало вкусила? Что еще ты желала б вкусить? Ты б чего-то еще попросила, да не знаешь, чего попросить".