— В моем возрасте женщине неприлично не иметь стационарного мужчину.
— Но он же дурак!
— Не скажи. Не такой он дурак, каким кажется. Иногда…
— …по ночам он читает Канта, — подхватила Ленни.
Лизхен расхохоталась.
— По ночам он занимается совсем другими делами! Просто иногда мне кажется, что он притворяется, а на самом деле далеко не глуп. Все видит, все понимает.
— Может, ты и права, — задумчиво проговорила Ленни. — Если бы он был окончательным бревном, то вряд ли так быстро взлетел бы на вершину Олимпа. Представляешь, — оживилась Ленни и, приподнявшись на локте, заглянула в безмятежное лицо Лизхен, — сейчас возвращаюсь домой, а у подъезда толкутся курсистски с фотоснимками нашего кумира в лапках. Стали хватать меня за руки, суетятся, друг друга отталкивают, кричат: «Передайте ему, что мы его обожжжаем!» Еле выдралась. Пришлось оставить им на память клочок от шубы. К концу зимы, чувствую, шуба окончательно облысеет. Надо сказать дружочку, чтобы запретил им беситься возле дома. Пусть у студии толкутся, а то скоро до членовредительства дойдет. Да, еще на лестнице нагадили. Какие-то дикие надписи выцарапывают прямо на стенах. Туся+Жорж=поэма разбитого сердца. Как тебе нравится? Туся! Слушай, а ты никогда его не ревновала к этим?..
— Что?! — на лице Лизхен было написано такое искреннее недоумение, что Ленни рассмеялась, повалилась на спину и принялась хлопать себя крошечными ладошками по губам.
— Вот кто тут дурочка, так это я!
Так, секретничая, они лежали довольно долго — перешептывались и похохатывали. Лежали, пока Лизхен не спохватилась, что давно пора заказывать кухарке ужин. Скоро Жоринька вернется со съемок. Да и Эйсбар наверняка нагрянет, как всегда, голодный и грязный, свалит штатив в прихожей и потребует горячей воды и горячего супа.
Прошло полтора года с первой встречи Ленни и Эйсбара в мае 1920-го на электрическом сеансе в саду «Эрмитаж». Они виделись почти ежедневно. Впрочем, слово «виделись» совсем не подходит для определения того, что происходило между Ленни и Эйсбаром все это время. Их жизнь, как строптивая горная река, бурлила, билась о камни, перехлестывала через пороги, меняла русло, выплескивалась из берегов. Они, как выразилась Лизхен, целыми днями таскали по Москве свои штативы, киносъемочные и фотографические аппараты, носились по городу из конца в конец, забираясь иной раз в места темные, неописуемые, опасные, ссорились, мирились, разбегались в разные стороны с тем, чтобы назавтра как ни в чем не бывало встретиться вновь и пуститься в следующее невероятное путешествие.