«Вот это ты, баба, врешь! — муж на крыльцо восходит. — Кошель-то уж полный был, как ты его взяла...» — «А ты откуда знаешь?!»
...Ночью мужик худо спал. Мается, думает: сдержит ли слово Метс-ижанд, нет ли? Пришел — поле чистое между метами, будто никогда леса не бывало; трава высокая. Одна березка осталась; с нее птица глядит.
...Давно уж не бывал, не знаю, есть ли береза та нынче, нет ли? Пожня есть. В Матвеевой Сельге спроси пожню Рудангу — всяк покажет, а спроси — все сызнова расскажет!
Мы — Пустошкины
— На што тебе про старину и знать-то? — удивился крепкорукий, веселый старик Дмитрий Иванович. — Старины не упомню, а вот ежели про свою фамилию рассказать?
Фамилия наша, извиняюсь, Пустошкины. Мне сколько говорили: «Сменяй, неподходящее прозванье! Ты работящий мужик, у тебя все есть!» А я: «Эта фамилия мне от деда; я должен ее сам носить и внучонкам передать. Это мой дед провинился...»
Он уж старый был. Лежал на печи. Бабка к соседям умелась, молодые пали в сани — на ярмарку улетели. Лежит дед, кряхтит: «Никуда я не гож — стар стал! А кабы со мной была старопрежняя девушка, с какой молодцевал, я бы — ого!..»
Только подумал — на повети сова скричала; с печи кот спрыгнул — весь топорщится. Старый кот, глаза как плошки, лапой морду моет, мурлычет; дед лаптем на кота замахнулся: «Какого лешего гостей намываешь, какие тебе гости!» Только откуда ни возьмись — пялятся через порог девки, бабы простоволосы. Они деда волочили, они его вертели, плясали с ним старопрежни кадрели. Повертели — бросили, корытом прикрыли.
Молодые, невестки с сыновами, вернулись — нет деда! Бабка с посиделок пришла — догадалась, лохань подняла.
«Охти мне! Глупой ты, дедка: вспомнил прежнее, молодое». (Про старопрежнее-то, говорили, можно вспоминать, ежели кому молодому пересказать: промеж себя старики про старое не говорят, а того больше — сам с собой, шутка ли...)
Стал дедушко задумываться. Все, с кем он жил, померли, дак он и задумывался. Было вышел за порог вечером, а холодно, росно. Дед на нивья пошел; на меже — старуха. От росы трава бела, а она сидит.
«Уйди, бабушка, не сиди здесь. Ночь! Зачем сидишь?» — «Скоро, скоро узнаешь, зачем я сижу!» Девкой обернулась, схлопнула в ладоши, да и улетела. Дед догадался: опять судьба приходила. Он уж и в первой раз видел — была меж простоволосыми бабами одна, с какой он, молодой, гулял: с лица схожа очень. И опять она... Судьба!
Дед побелел; зубы выпали; стал совсем старик: «За мной уж судьба приходила, дак...» Он хозяйству голова был, а тут ото всего отошел, на печи лежал. Тогда-то у нас все и затгустошилось. Дождь велик пал, водяная мельница была — поломало, унесло. Дом от молнии занялся. Мы не в этой, в другой деревне жили. Мы сюда пришли. «Которы строятся?» — про нас разговор. «Пустошкины, у которых все запустошилось!»