Мы прошли на полной скорости через «масло» (1 Масло — гладкий участок морской поверхности, образованный жидкостью, которую выпускают в воду киты в минуты безмятежного покоя. (Г. Мелвилл, Моби Дик.)), и, хотя я видел довольно далеко в глубину воды, кита в том месте уже не нашел.
Далее мы прошли около мили вперед, потом резко повернули на сто восемьдесят градусов и пошли назад, к тому месту, где исчез кит, а там застопорили машины на девять минут. По истечении девяти минут Тор Ларсен дал сигнал, и «Курт Хансен» снова понесся на полной скорости по пройденному пути.
Мы оказались левее «масла», через четыре минуты взяли на пять румбов северо-восточнее его и продолжали мчаться дальше. Через следующие четыре минуты, примерно в двухстах ярдах по правому борту, я увидел, как мне показалось, огромную, с задранным носом «торпеду в мирных водах», иллюминированную солнечными лучами, пронизывающими океан под тупым углом с запада. Только я успел заметить эту «торпеду», как она метнулась в сторону и исчезла. Все на корабле говорили мне потом, что. это было «счастливое видение».
Я знал, что Свенд не заметил «торпеды», хотя это было нетрудно. Чувствуя себя более уверенно сейчас, я закричал по-английски и вытянул руку:
— Ahoy! Он здесь! Эхой! (1 Ahoy (англ.) — морской термин, оклик.)
Штурвальный Горджес со свойственной ему быстротой реакции понял сразу значение моего крика. Помощник капитана, наоборот, заколебался — ему был в диковину мой «профессиональный клич», заимствованный из приключенческих книжек, — и вопросительно посмотрел на Ларсена, стоявшего на носу. Ларсен тоже проявил необычную медлительность, он только обернулся и молча уставился на «воронье гнездо». Капитан не очень был силен в английском в отличие от Горджеса, чтобы понять точный смысл этого клича. Но сам крик и моя вытянутая рука произвели на него должное впечатление — они были достаточно выразительны и без слов. Он, безусловно, среагировал быстрее своего помощника, но его сигнала на мостик даже не понадобилось — «Курт Хансен» уже кренился, чуть не черпая бортом воду от быстроты, с какой Горджес поворачивал судно. В эти моменты взаимопонимание между рулевым и капитаном достигло такой степени, что Ларсену оставалось только выказать жестом свое удовлетворение и, повернувшись обратно, поустойчивее расставить ноги на орудийной платформе, дабы не потерять равновесия.
Возбуждение на судне тоже достигло высшей степени. Оно заставило вылезть на палубу даже моего заболевшего приятеля — Эрика: я увидел его — в лице ни кровинки — подымающегося по трапу при поддержке Лейфа. Эрик был страстным фотографом и обладателем самого дорогого немецкого фотоаппарата, который висел у него сейчас на ремешке. Но не успел он сделать и двух шагов по палубе, как вдруг оторвался от Лейфа и прижался к борту — его стошнило. Через минуту ему, видимо, стало лучше — он поднял голову к «вороньему гнезду» и махнул мне слабо рукой. Я обрадовался и помахал ему в ответ и стал снова смотреть на море.