Пространство колеблется впереди. Пузырится, ходит волнами, дрожит. До цели осталось недалеко.
* * *
У воды стало легче. Данила пришел в себя, Прянин отцепился от него и плюхнулся на ненормально ровную, будто подстриженную траву. Ивы полоскали ветви в Московском море. Ветер стих.
Маугли топтался на месте, что-то приборматывал себе под нос, иногда встряхивая лохматой головой, словно потерял след.
Астрахан отцепил от пояса флягу с водой, напился. Протянул Доценту, тот поблагодарил жестом.
– Обратите внимание, Данила Тарасович, на воду. Я уже видел водохранилище после того, как Сектор появился, но не устаю удивляться.
Поудивляться действительно было чему. Неспокойно Московское море, по нему бегут волны, пенятся гребнями – и это при штиле. Вода под набрякшим синяком неба постоянно меняет цвет: от сизого до фиолетового, сполохи мигают в глубине, расцвечивая поверхность багровыми молниями. Лапы тумана тянутся к людям, и не то что другого берега водохранилища – вообще ничего не видно. Будто вышли на край света, и дальше остается только кануть в неизвестность. Будто мир покоится на спинах слонов, что стоят на черепахе, и впереди – обрыв. Бездна. Космический хаос, полное ничто.
Данила тряхнул головой, отгоняя ассоциации: они опасны. Стоит поддаться им, и можно потерять связь с реальностью, враг подкрадется со спины, пока ты рассуждаешь о странностях Глуби.
Прянин, постанывая, массировал раненую ногу.
– А вот ранен я, Данила Тарасович, ни разу не был. Представляете? За всю историю моей деятельности в Секторе, в непосредственной близости к Глуби – ни разу! Ну, не считая мелких царапин. Грех не порадоваться такому везению.
– А почему вы ни разу не ходили с подопечными в Сердце? – Астрахан присел рядом с Пряниным. Трава была жесткая, будто алюминиевая, да и цветом мало напоминала живое растение.
– Как вам сказать, Данила Тарасович… Или давайте все-таки я буду звать вас просто Данила и на «ты». Как сказать, Данила. – Лицо у Прянина посуровело, сухо блеснули глаза. – Я – трус. Ты мог рассудить иначе, но я – трус.
– Трус никогда в этом не признается, – возразил Данила.
– У меня просто хватает честности, чтобы признать это. Я боюсь неизведанного, если неизведанное – не человек. Например, моих дикарей я почти не боюсь. Отца Андрония – только опасался. Но Глубь. Сердце. Что там? Ты задумывался когда-нибудь?
– Я – не ученый. – Данила выудил из мятой пачки последнюю сигарету. Она оказалась надорвана, и курить приходилось, зажимая дырку пальцами. – И не проводник. Я – ловчий, последний, наверное, из вольных. Я занимался хамелеонами за пределами Сектора, а здесь почти не бывал. И никогда… В общем, не было мне дела, что тут. Я же этого не видел.