В дальних углах подземных вокзальных залов, в укромных полутемных закоулках, которых не достигает завихряющийся людской поток, по ночам можно видеть спящих людей. Один из них спал в простенке между двумя закрытыми ларьками, в которых днем продавалось доступное ему пиво и недоступное жареное мясо. Человеку на вид было лет около пятидесяти, и нелепой была его жиденькая бородка (бород в Японии почти не носят). Ужасны были рваные брюки, сквозь которые проглядывало белое костлявое тело. Он спал, неловким движением закинув руку за голову, сбилась набок, его засаленная черная фуражка, а на широком, смуглом и лоснящемся от грязи лице застыло усталое выражение. Он лежал прямо на грязном и холодном кафельном полу и, чтобы не простудить почки, подгреб под себя обрывки прозрачных пластиковых пакетов. Их нежный тонкий пластик так хорошо сохраняет тепло горячих пирожков и восхитительный запах крема пирожных — но такую тоску навевал этот тусклый блеск здесь!
В двух шагах от спящего остановилась стайка веселых школьниц в длинных синих платьях с матросскими воротниками. Одна из них что-то громко рассказывала резким и сильным голосом, а неугомонные подружки то и дело перебивали ее оглушительным хохотом. При каждом взрыве смеха лицо спящего болезненно морщилось, и он переворачивался на другой бок — но можно ли забыться, лежа на полу в холодном и гулком зале? Кто он — этот спящий — одинокий больной человек или крестьянин, неудачно продавший свою землю? Он потерял себя, и девочки его просто не замечали, словно что-то непристойное...
...Бедность женщины за пианино была приличной, и не дрожали, бегая по клавишам, ее сильные пальцы.
Прямо за ее спиной кричали, подзывая своих детей, строгие матери, оглушительно завывали лавочники, чтобы обратить на себя внимание покупателей. Покупатели с каменными лицами бесцеремонно рассматривали пианино, толкая женщину локтями, громко стучали по полированному корпусу инструмента и тыкали пальцами в клавиши. Они не замечали пианистки, и она не замечала их, внимательно смотрела в ноты и упрямо нажимала ногой на обернутую в целлофан педаль...
— Ах, какая она сиккари, — сказала стоящая поодаль женщина своей маленькой дочке, — вот и ты будь такой же!
И пианистка чуть заметно улыбнулась.
...У входа в роскошный универмаг «Мицукоси», у подножия его широких эскалаторов, у зеркальных дверей просторных лифтов стоят девушки. С утра до вечера они маршируют, поворачиваются и делают заученные движения руками, словно солдаты в юбках.
— Наша фирма — сиккари, — популярно объяснил нам один из управляющих. — Это наша давняя традиция: «камбан-мусмэ» — «девушка-вывеска».