И вот, когда у него созрело решение войти в лагерь, вернулись мы. Мы не успели еще разжечь костер, переодевались. Я случайно бросил взгляд на косу и почувствовал, как у меня зашевелились волосы. Медведь! Зверь шел спокойно и целеустремленно, как к себе домой. Боря от растерянности начал судорожно искать очки, которые лежали у него в нагрудном кармане. А медведь подходил все ближе и ближе, даже не принюхиваясь к запахам. Наконец Боря бросился за ружьем в палатку. В трехлетнем возрасте, не обремененный опытом, медведь мог сделать что угодно, даже не от злости, скорее из любопытства.
Зверь прошумел по ручью, положил лапы на бровку берега, тяжело, даже крякнув, поднялся и тут, видно, унюхал нас. Он остолбенел. Во всей его фигуре, осанке чувствовались недоумение, растерянность, обида, сожаление, досада — все то, что испытывает человек, твердо задумавший что-то сделать и не сделавший по чистой случайности. Минута ушла у медведя на размышление — что делать? Его широколобая озадаченная морда с короткими черными ушами уже сидела на мушке. Сомневаясь и колеблясь, зверь обдумывал ситуацию. Кто-то из нас неосторожно двинул ружьем. Медведь отскочил, как ужаленный, остановился, даже, показалось, обиженно погрозил лапой и рысцой стал удаляться. Добежав до лесочка, он остановился, еще раз оглянулся, с досады рявкнул. Тут я выстрелил вверх. Зверь исчез, будто испарился.
Начальство по рации постоянно напоминало нам о том, чтобы никто не ходил в маршрут без оружия. У нас были карабины, наганы, ружья и патроны, заряженные пулями. Но никто за все лето и осень не воспользовался этим арсеналом. Наверное, каждый хотел, чтобы этот нетронутый медвежий угол остался таким, как есть.
По ночам уже опускались заморозки. Иней еще сильней выбелял леса и горы, освещенные тревожным, напряженным светом луны. Этот свет был зыбок, как дымчатый платок. Ветер не шумел, а накатывался могучим вздохом, и уходил, не успев потревожить ни ветвей, ни трав, ни реки. Лишь одна засохшая ольха недалеко от палаток коротко вскрикивала и смолкала до следующего вздоха.
От того, что находились мы далеко от селений и кругом все было дикое, необжитое, немереное, лунный свет отбирал у земли краски реального. Так было и на Саянах, и в Арктике, и на Тянь-Шане, где я когда-то бывал. Та же прозрачная, голубая луна поднималась над вершинами. Чудилось, что из всех людей мы были к ней самыми близкими. Луна виделась четко, крупно. Просматривались светлые пространства «материков» темные пятна «морей», горы. Горы походили на Гималаи и Тянь-Шань, виделись очертания Африки, Индийского и Атлантического океанов... И представлялось, что мы на Луне, а Земля — над нами, в небе, полном горячих звезд. И наши белые вершины походили на кратеры Селены.