Правда, бывали и такие, что не выдерживали. В тридцать втором же из некоторых бригад люди начали разбегаться. Кто куда. Одни в торговлю подались, другие устроились на складах. Вот тут-то я познакомился с Иваном Сидоренко. Узнал его, когда он собрал их и вернул на стройку. Иван был парень несуетливый, с какой-то магической силой убеждения. Это он со своими харьковчанами в свободное от корчевки время выстроил первый утепленный барак. В нем разместилось тогда много людей: и санчасть, и крас ный уголок. Барак назвали «Домом коммуны». ...А какое горячее сердце было у него. У Ивана. Жаль вот только, не вернулся с войны. Не вернулся...
Сергей Иванович помолчал, но, когда продолжил свой рассказ, голос его снова обрел прежнюю жесткость:
— А на X съезде комсомола я был не делегатом, а гостем. Шел 1936 год. Наш завод давал уже продукцию. И соседи тоже работали вовсю — я имею в виду судостроителей. А вот «Амурсталь» в это время только начинали строить. С нашего завода послали на съезд меня и Пашу Сафонова, начальника сборочного цеха. Пока мы с ним ехали, съезд с 10 марта перенесли на апрель. Когда прибыли в Москву, нас приняли в ЦК ВЛКСМ, предложили до начала съезда поехать кто куда желает. Мы с Сафоновым отправились в Ленинград, там я сразу же пошел на свой завод, на Путиловский. Побывали в Смольном, в горкоме комсомола, подарили нам много книг — сколько могли унести, столько и взяли. Грамоты-то у меня особой тогда не было, но, думаю, надо выбрать Толстого, Пушкина, Горького — набил два чемодана.,
В день открытия съезда присутствовало все Политбюро. Больше всех мне запомнился Михаил Иванович Калинин, он на всех заседаниях был от начала до конца. Выступали и наши комсомольчане — больше говорили о трудностях. На съезде ленинградцы взяли шефство над нашей стройкой. На первых порах прислали нам вагон музыкальных инструментов, москвичи — вагон литературы. Но к этому времени основные трудности наши были далеко позади... ...Кажется, Сергей Иванович остался недовольным. Видимо, сам чувствуя, что за стеной его рассказа осталось очень много, заговорил снова. Но какую бы тему он ни затрагивал, сам того не замечая, вновь возвращался в 1932—1933 годы. С сочувствием и грустью говорил о тех, кто струсил или не выдержал НАЧАЛА, а то вдруг вспоминал о друзьях, товарищах, с кем поровну делил и праздники и будни; помнил, кто остался в живых после войны, кто не вернулся, называл их по именам, словно они для него все те же чубатые парни... Но когда почувствовал, что теперь уже я собираюсь у него спросить, протянул руку к книжной полке, извлек синий томик Владимира Луговского, раскрыл его, как раскрывают хорошо знакомую страницу, и прочел: