Мои собеседники набрали палочек, камешков, построили на земле карту.
— Вот это Кано, — указал на кругляш один из погонщиков. — Севернее — Агадес, влево от него и выше — Инсллах. От этого города прямой путь в марокканские оазисы Дра и Тафилалет. От Агадеса, если пойти вправо, тропа ведет в Чат, далее в Музук, потом в Триполи.
Погонщики не бравировали. Караванные тропы через Сахару, судя по их рассказу, были им так же хорошо знакомы, как москвичам Арбат, а ленинградцам Невский проспект.
— Долго, очень долго — по шесть-семь месяцев — шли караваны по зыбучим пескам Сахары. Нестерпимый зной, постоянная жажда, пыльные ураганы, отсутствие каких-либо ориентиров делали каждое путешествие неимоверно тяжелым, опасным. С трудом добирались хаусанские купцы до Тафилалета или Дра, где их перехватывали местные перекупщики. Обессиленные, изнуренные долгой дорогой, хаусанцы не особо торговались, хотя и знали, что свой товар, особенно изделия из сафьяна, они могли бы продать с большей выгодой в Фесе или Маракеше. Перекупщикам это было на руку. Из Тафилалета и Дра они везли нигерийский сафьян к морю — в портовые города, откуда он расходился по всему свету, но уже под другим названием — «марокэн».
— Сейчас бы дошли до Марокко? — спросил я.
— Чего тут особенного? Сходили бы! — твердо ответил пожилой хаусанец. — Да не стоит. Конкурентов у нас много…
К погонщикам подъехал крытый грузовик. Они прервали разговор, засуетились, развязывая мешки. Из кабины выбрался холеный хаусанец, поправил добротный серый костюм. Закурил, щелкнув золотой зажигалкой. Это был местный бизнесмен крупного ранга.
Погонщики стали наперебой предлагать привезенные ими от маджеми изделия из «марокканской кожи».
Вернувшись в Лагос, я встретился с Реми Илори.
— Ты вроде собирался спорить, — сказал он прищурившись.
Я молча показал Реми Илори сувенир — кусок «мэрокоу», тот, что дал мне в Сокото маджеми Умару Суле.
Юрий Долетов
…В
о второй половине дня пошел долгий проливной дождь, и огромный хутор лесника погрузился в шелестящую тишину. Запахло скотным двором, землей, заклубилась в тумане рыжеватая грунтовая дорога, уходящая от хутора ровным лучом посреди леса в иной, внешний мир. Притихли и скрылись с глаз псы, петухи, и только коровы глухо и мерно ощипывали траву на отведенном им пастбище у кромки леса.
Лесник Витас Сташкявичюс сидел у настежь открытой двери, косые струи дождя били по его башмакам, заливали красный пол, пузыри бегали у самого порога. Серые глаза хозяина посветлели, стали холодными, а на спокойном лице застыло ожидание. Он сидел, будто слушал непрерывный звук далекого камертона, вернувший ему дожди из детства. И эта дорога, уходящая в туманную пелену была вечно, и он знал ее всегда, однажды уже сидел так же, ждал что-то, кого-то или, может быть, то, что задумал, и непременно хотел дождаться. Ждал, словно шел и шел.