1 апреля. В 15.00 затопило котлован. Отказал насос. В 16 часов котлован был откачан. Мужественно вела себя бригада Надежды Горб. Женщинам пришлось вновь в эту страшную холодную погоду мыть тряпками скалу на которую должен лечь первый бетон».
«Тряпками протирали, — говорила мне позже Надежда Горб, — так, чтоб пятнышка не осталось. Вы знаете, раньше я как-то не верила, когда читала, будто ЧП происходят в самый ответственный момент. А в тот день поняла, что жизнь — она еще похлеще, чем в книжках, «придумывает». Ребята зачистили скалу, мы ее вымыли, а тут вдруг вода поднялась, насос отказал. Пока его исправили, вся наша работа насмарку пошла. Откачали котлован и давай опять на скале блеск наводить, а мороз был... Девчата потом удивлялись как мы все это выдержали?! И вы знаете, ну прямо до слез было жалко, когда сделанное вновь и вновь приходилось переделывать. Помню, ребята тогда с ног от усталости валились, но никто домой не ушел, понимали, что именно сейчас решается, быть или не быть мосту».
14 мая в 4 часа ночи пошел бетон в котлован. Резко прибывала вода в реке. А к 18.00 ребята уложили в опору моста последний кубометр бетона
Когда Ткаченко, усталый и не бритый, вместе со своей бригадой сошел на берег, кто-то из ребят стащил с головы защитную каску и с грохотом швырнул ее на землю:
— Все, бригадир, баста, на юг еду, в отпуск!
После многочасовой тряски в автобусе, когда уже не знаешь, куда и ноги деть, особенно приятно пройтись пешком. Я оставил портфель в гостинице и, загребая ногами дорожную пыль, побрел к Колыме. Хотелось как можно скорее увидеть гигантский муравейник котлована, почувствовать лихорадочный ритм огромной по своим масштабам стройки. Но у самой реки, сам не зная почему, свернул направо и пошел к приткнувшимся на берегу рубленым избушкам геологов; меня с ними связывало многое, очень многое...
...Мы сидели за широким, обильно заставленным местными закусками столом и вспоминали наших товарищей, которые ходили в это время маршрутами новых, не нанесенных еще на карты гидроэлектростанций.
— О перекрытии будешь писать? — неожиданно спросил меня кто-то.
Я кивнул утвердительно.
— Брось, старик. Об этом сейчас все газеты пишут. А ты попробуй-ка написать о тех первых, кто пришел на Большие Колымские пороги и многих из которых теперь нет с нами. Ты на могиле Николая Емельяновича был? А лето... то лето помнишь?..
Помню ли я лето 1967 года, когда наш маркшейдер упал в семиметрозый шурф и мне пришлось сплавлять его с переломанными ногами по Колыме в ближайший поселок? Непогодица на Колыме — явление частое и довольно-таки жуткое, но тот августовский снежный буран, что опрокинулся тогда на нас, описать невозможно. Вымокшие до костей, со скрюченными от холода пальцами, мы едва-едва смогли причалить к берегу, на котором приткнулось несколько брезентовых палаток и три бревенчака. Прямо у берега встретил нас немолодой уже человек в брезентовой, выгоревшей на солнце куртке с поднятым капюшоном. Как потом оказалось, начальник экспедиции Николай Емельянович Карпов. Он как-то очень быстро оценил происшедшее, вызвал по рации вертолет. Когда маркшейдера увезли, он
критически осмотрел меня — не молод ли? — спросил: