Витас умолк. По тому, как он посмотрел на небо, на крону дуба, до меня дошло, что мы даже не заметили, когда прекратился дождь...
— Витас, а как звали ваших родителей?
— Отца — Альфонсас. Мать — Казимира.
Знакомя меня с отцом и матерью, Витас вспомнил самое высокое мгновение их жизни. Высокое в нравственном отношении. «Значит, такими они и живут в нем сейчас...» — думал я.
— Витас, как же потом было? — спросил я. — Кончилась война, и после, когда вы стали хозяином отцовского дома, слышали ли о Руденко или о ком-нибудь из его ребят?
— Руденко писал... кажется, в году семьдесят пятом. Надо найти это письмо. Сначала не мне, а Бартусявичусу прислал письмо — был здесь такой литовец, последний раз капитан со своими ходил с ним... Куда? Не знаю. Может, на какую операцию — боюсь сказать... Я взял адрес и тоже написал Руденко, родителей уже не было в живых — отец умер в шестьдесят втором, а мать в семьдесят первом, — о них и написал я. Он ответил. Из города Тулы. В письме вспоминал всех нас, говорил, что помнит, хочет приехать, походить по знакомым лесам, посмотреть на этот дуб. Но больше не писал...
Обратно пошли сплошным лесом, оставили в стороне поле с клевером. Как мне показалось сначала, мы торопимся скорее в дом, к огню. Хотя могло казаться странным в летнее время думать о печке, но в условиях хутора, посреди леса, это было естественным. Витас шел слишком упрямо, и теперь, немного привыкнув к нему, я догадывался, что прогулка наша продолжается: хозяин леса собрался показать мне еще что-то. И не ошибся.
— Смотрите, — сказал Витас, показывая на ровный и молодой лес из пихт и елей, — здесь когда-то была просека. В оккупацию немцы пригнали сюда народ и вырубили много деревьев. А то, что вы видите, мы после войны сами сажали: отец, старшая сестра и я... Пошли дальше, — кивнул он, и снова передо мной замелькала его спина.
Мне уже казалось, что мы удаляемся все глубже и глубже в чащу, и хутор остался где-то справа позади, как вдруг сквозь тонкоствольные березы увидел зеленую поляну. Мы вышли к водоему, от чаши которого будто ударил в лицо свет. Но поскольку к хутору мы могли свернуть раньше, я не выдержал:
— Куда же вы теперь меня ведете?
И тут я увидел нечто удивительное. Поначалу это можно было принять за хорошо остриженное поле газона, но перед нами светилась каким-то особым искрящимся блеском сырая зелень.
— Что это? — спросил я, хотя ясно видел бесчисленное количество малюсеньких елочек в странных полиэтиленовых горшочках, перевязанных проволокой.