— Ужасная, богохульная вещь случилась здесь сегодня, — сказал он жене. — Покуда я жив, никто и никогда не войдет в эту комнату.
Он вышел из дома и зашвырнул ключ так далеко в ночь, как только смог.
— Мое дитя, Харан, мой ребенок — она жива, она мертва? — выпалила Бабушка. — Она… человек?
— Не было никакого ребенка, — сказал Дедушка Харан, глядя прямо перед собой. — Сердце Лотиан обманула нас. Матка была пуста. Совершенно пуста.
И здесь и сейчас он нарушил клятву, данную жене, и отправился в Б. А. Р. Оборванки, где и упился до бессмысленного состояния.
В тот сам момент, когда бабушка внезапно прервала игру в «Эрудит», Женевьеву Тенебра скрутил спазм мучительной боли. Они издала тихий, со всхлипом, стон и поняла, что время пришло.
— Дорогая, что‑то не так? — спросил Гастон Тенебра со своего кресла у камина, где он сидел по вечерам, покуривая кальян и предаваясь греховным грезам.
Женевьева Тенебра содрогнулась от следующей схватки.
— Ребенок, — прошептала она. — Он двинулся.
— Ребенок, — сказал Гастон Тенебра. — Какой ребенок?
Женевьева Тенебра улыбнулась, превозмогая боль. В предвкушении этого самого момента она держала беременность в тайне в течение девяти месяцев.
— Твой ребенок, — прошептала она. — Твой ребенок, идиот ты малахольный.
— Что? — вскричал Гастон Тенебра где‑то в тысяче километров от нее, длинный и тонкий, как тростник.
— Ты допустил оплошность. Твой ребенок… ты запрещал мне… запрещал и… заставлял… меня… ждать, так что я заставила ждать тебя, а теперь… ожидание окончено. — Она резко выдохнула, когда новый приступ боли скрутил ее. Гастон Тенебра бился и трепетал, как мелкая жалкая птичка. — Отведи меня к Квинсане… Марии Квинсане.
Они собрала остатки достоинства и направилась к двери. Здесь ее застигла жесточайшая серия схваток.
— Помоги же, никчемная ты свинья, — простонала она, и Гастон Тенебра подскочил и повел ее сквозь холодную ночь к Стоматологическую и Ветеринарную Клинику Квинсана.
В посленаркозном оцепенении лицо Марии Квинсаны напомнило Женевьеве Тенебра морду ламы. Эта гулкая мысль крутилась в сверхпроводящих цепях ее мозга, пока упакованный, как подарок, ребенок не оказался у нее на руках и она не забыла все на свете.
— Не сильно сложнее, чем принять козленка, — сказала Мария Квинсана, улыбясь улыбкой ламы. — Но я подумала, что лучше разбудить тебя сразу.
— Гастон, где Гастон? — спросила Женевьева Тенебра. Над ней склонилось козлобородое лицо ее мужа.
Лицо конфиденциально прошептало: «Поговорим, когда будем наедине».
Женевьева Тенебра рассеянно улыбнулась; теперь ее муж имел не больше значения, чем докучливая муха. Ребенок у нее в руках имел значение, ее ребенок; разве не она носила его долгие девять месяцев, разве не был он частью ее почти полгода?