Потом Таасмин Манделла как бы услышала голос, принесенный ветром из дальней дали, из‑за пределов времени, из‑за границ пространства, и голос кричал: — Умерщвление плоти! Умерщвление плоти!
Таасмин Манделла, как эхо, повторила этот крик и объявила войну собственному телу и материальности мира. В тот вечер и в том месте она сбросила одежды, искусно сотканные Евой Манделлой для любимой дочери. Она ходила босая, даже когда дождь превращал улицы в реки жидкой грязи или мороз сковывал землю. Она пила дождевую воду из бочки, ела овощи прямо с земли и спала под шелковичными деревьями в компании лам. Послеобеденные часы, когда другие горожане наслаждались сиестой, она проводила, скорчившись на раскаленных утесах Точки Отчаяния, растворившись в молитве, не замечая солнца, выдубившего ее кожу и сжегшего волосы до цвета голых костей. Она медитировала на житие Катерины Тарсисской, пустившейся на поиски духовного в языческую мирскую эпоху, которые привели ее к отказу от человеческой плоти и слиянию с душами машин, строящих мир. Умерщвление плоти.
Таасмин Манделла покинула область человеческого. Родители не могли тронуть ее, попытки Доминика Фронтеры призвать к скромности игнорировались. Имела значение только внутренняя симфония, каскад божественных голосов, указывающих путь сквозь завесу плоти к райским вратам. Этим путем до нее уже прошла Благословенная Госпожа, и если для нее он пролегал под исполненными отвращения взглядами новых жителей Дороги Отчаяния, фермеров, владельцев магазинов, механиков и служащих железной дороги — значит, такова цена. Они видели ее уродство, эти незнакомцы из Железной Горы и Ллангоннедда, Нового Мерионедда и Великой Долины, они перешептывались у нее за спиной. Она видела в себе красоты, невыразимую словами, красоту духа.
В один прекрасный июльский день, когда солнце висело в самом зените, а полуденный жар раскалывал гальку и черепицу, к Таасмин Манделле, подобно голой птице примостившейся на красных утесах, явился потный и запыхавшийся Доминик Фронтера.
— Так дальше продолжаться не может, — сказал он ей. — Город растет, новые люди прибывают постоянно — Мерчандени, сестры Пентекост, Чаны, Ахемениды, Смиты: что они могут подумать о месте, в котором девочки… женщины разгуливают посреди бела дня голые и притом воняют, как целый свинарник? Так дело не пойдет, Таасмин.
Таасмин Манделла смотрела прямо перед собой на горизонт, прищурившись от яркого света.
— Послушай, мы должны что‑то с этим сделать. Правильно? Хорошо. Итак, что ты скажешь насчет того, чтобы вернуться со мной к родителям? Если ты не хочешь домой, Рути о тебе позаботится — примешь ванну, умоешься, оденешься в чистую одежду, а? Ну как?