— Ты не оставишь меня, рафик, ты ведь не оставишь меня? — все повторял раненый, мертвой хваткой обхватив шею капитана: сам он идти не мог.
Володя Кушнерук бежал к вертолету с раненым афганцем на плечах.
Они уже начали взлетать, Касперавичюс уже успел разорвать на лоскуты майку, чтобы перевязать спасенного летчика, когда тот встрепенулся. Двое раненых, которых они взяли на борт в Каджаках, погибли при взрыве топливных баков. Но его товарищ, борттехник Нур Ахмад, почему его здесь нет? Он же успел!
Улетать было нельзя. Сделав еще несколько кругов над недобрым тем местом, они увидели борттехника. Ослепший при взрыве, он стоял с залитым кровью лицом на бархане, подняв руки к небу. Словно руками хотел нащупать, удержать их вертолет, не дать ему улететь. Садиться на бархан не стали — зависли, накрыв борттехника тучей песка. Кушнерук, перевалившись в открытую дверь, втащил его внутрь салона.
Теперь все. Ошалевший от радости окровавленный летчик поднял кулак с оттопыренным большим пальцем.
Касперавичюс передернул затвор автомата, и непригодившийся патрон упал на металлический пол салона.
После этого все молчали до самого Кандагара. А там, на аэродроме, уже направившись было к санитарной машине, Нур Ахмад вдруг вырвался из рук медиков, кинулся обниматься, быстро говорил что-то на пушту — языке, которого ни Кушнерук, ни Касперавичюс не знали.
Тем же вечером полковник Эдмундас Касперавичюс, в далеком детстве закончивший музыкальную школу и с тех пор не расстававшийся с аккордеоном, нашел наконец мелодию для стихов своего товарища, над которой бился уже несколько дней. Сложилась песня, в ней были такие строки: «Спит в холодной земле солдат — мой ровесник, товарищ, мой брат. В чем же он виноват?»
Обычная история. Обычная песня. Может, не лучше, но и не хуже тех, что пели в ту пору в Афганистане.
Раздался разгневанный звонок из редакции: нужна первомайская тема. А у нас тут рамазан, мусульманский пост. От рассвета до заката нельзя есть, пить, курить и, разумеется, работать. Афганские «братья по разуму» по этой причине ходят голодные, злые, сонные, им, извиняюсь, не до международной солидарности трудящихся.
Да и мне не до нее. Через три дня уезжают жена и сын, которые были со мной здесь два года, но только теперь, после случившегося сегодня, стало понятно, чем все это могло закончиться для нас. Во второй половине дня я торопился дописать материал и выгнал их, чтобы не мешали, гулять, потому что Макар то и дело подходил к закрытой двери кабинета, царапался и сопел, наблюдая за мной в замочную скважину, которая расположена чуть выше уровня его носа.