«Эрэс», ракетный снаряд, разорвался так близко от дома, что дрогнули стекла окон. Секунду после этого длилось безмолвие, а потом страшный, надрывный крик десятков людей разорвал тишину. Я выскочил из дома и побежал туда, куда бежали все, и бог знает, какие только слова не повторял про себя.
Сгустки крови на асфальте, осколки стекла. Этот истошный, надрывный крик, переполненные ужасом глаза людей. Пустые проемы окон такого же, как у нас, жилого дома. Снаряд упал от него в нескольких метрах, рядом с площадкой, на которой играли дети.
— Вставай, маленький, вставай. — Мать пытается поднять с земли окровавленное тело ребенка, еще не веря: он мертв.
Молодой мужчина в оцепенении застыл рядом с тем, что еще минуту назад было его сыном; страшные проклятия срываются с его перекошенных губ. Парень с окаменевшим лицом бросается за руль машины, на заднее сиденье укладывает девочку лет четырнадцати, ее лицо и грудь — сплошное кровавое месиво. Одиннадцать трупов, среди них четверо детей, около двадцати раненых.
Жена рассказала потом, что они стояли именно на этом месте и за несколько минут до взрыва ушли. Снаряд пролетел над их головами, и сын инстинктивно бросился к ней, ища защиты…
«Брать с собой восьмимесячного ребенка в Кабул? Вы сумасшедшие», — говорили в Москве. Но первое, что бросалось в глаза на территории жилого городка посольства, были коляски с детьми. Некоторые из дипломатов приезжали сюда даже с внуками. Дети преспокойно играли и рядом с домом в Старом микрорайоне, где под охраной афганских и роты советских солдат жили военные советники. Отсюда каждое утро увозил в посольскую школу, а потом привозил обратно детей постарше желтый автобус с бронированными окнами. Автобус сопровождали двое солдат в бронежилетах и по очереди кто-то из вооруженных автоматами гражданских пап, многие из которых даже не знали толком, как из этих автоматов стрелять. А в клубе, расположенном в том же микрорайоне, крутили по вечерам кино, днем работали кружки рисования, пения, английского языка. А на новогоднем утреннике, который устраивали в посольстве, были и Дед Мороз, и Снегурочка, и привезенная на самолете из Москвы елка.
И никто не ахал и не охал от ужаса, глядя друг на друга в Кабуле: обычная, ежедневная жизнь тысяч гражданских людей шла параллельно с войной, едва соприкасаясь с ней. Наоборот, все улыбались, читая афганские репортажи приезжавших из Москвы коллег по перу, которым на каждом шагу мерещились опасности и душманы. Ведь даже та коллегиня, написавшая в «Комсомольской правде» о том, как ее охраняли от душманов «автоматчики», как опасно жить в этом городе, — была у нас в гостях и общалась с Макаром, который учился ходить в «этом ужасном Кабуле», и произнес здесь первое осмысленное слово. Правда, им было нечто, напоминающее слово «солдат», и он сразу усвоил, что автомат есть и у него, и у папы, но что со своим, пластмассовым, он может играть, когда хочет, а папин, настоящий, нельзя трогать без разрешения. Но в то же время у него были свои отношения и с солдатом-афганцем, маячившим перед подъездом, и с соседскими ребятишками, которые приносили ему упавшие с балкона игрушки и получали от него в награду за это конфеты. И даже с дуканщиком, которому он самостоятельно протягивал монету, чтобы получить пластинку жевательной резинки.