Он был не первым командующим афганским контингентом. Он стал первым, которого узнал и увидел мир. По странной, нелепой логике прежних лет имена генералов, которые посылали в бой 120-тысячную группировку наших войск, держались в тайне. Их лица ретушировались на фотографиях, которые публиковали газеты. Громов стал, к счастью, последним из них. Не мне — «пиджаку», как именуюсь я на языке военных, — судить, был ли он лучше или хуже своих предшественников на этом посту. Но знаю наверняка: 40-я армия не просто подчинялась генералу, не просто была готова выполнить каждый его приказ. В 40-й армии любили Громова. Должно быть, за редкое сочетание решительности, сдержанности, воли и — человечности, скромности и доброты, — да простится мне такая гражданская вольность в его характеристике. «Как командующий Громов — подарок судьбы, — сказал мне Денис Турлайс, один из офицеров штаба армии. — Он начисто лишен высокомерия; даже не знает, что это такое. Офицера, которого ценит, в обиду не даст. Но и халатности, предательства — не простит. А если примет решение, если уверен в своей правоте, не отступит. Хоть костьми ложись — не отступит! Таким и должен быть командарм». Однажды в Гардезе я и сам видел, как ждали командующего офицеры местного гарнизона, как суетливо перепроверяли планшеты, подтягивали ремни, одергивали выцветшие куртки. Знали: всегда безупречно аккуратный, Громов требовал такой же аккуратности от всех.
Мне рассказывал его адъютант: когда Громов подписывает приказ об исключении погибших из списков личного состава армии, лучше к нему не заходить. На мой вопрос о том, что ему удалось сделать на своем высоком посту в Афганистане, сам генерал ответил не задумываясь: «Спасти больше жизней, чем погубить». Это правда. В его бытность командующим потери в контингенте были снижены (есть и такая арифметика у войны!) в 1,7 раза. За счет жестких требований к подготовке боевых действий. За счет того, что его подчиненные знали: «Беречь людей!» — главный приказ Громова. Что бы ни говорил он мне о войнах, без которых не бывает потерь.
…Отца, Всеволода Алексеевича, он не видел никогда: отец погиб в сорок третьем под Курском, за несколько месяцев до рождения младшего сына. И это горькое обстоятельство, и пример брата-суворовца оказались решающими при выборе судьбы. Саратовским мальчишкой будущий генерал бегал к суворовскому училищу и замирал от восторга под его окнами, в которых были видны мраморные колонны, старомодные хрустальные люстры. По субботам в суворовском устраивали танцы, играл оркестр.