* * *
Вместе с правдистом Вадимом Окуловым, моей главной афганской «нянькой», и известинцем Германом Устиновым улетели в Кандагар и застряли там на неделю: нет погоды, все полеты отменены. Собственно, прилетели мы разузнать хоть что-нибудь об американце Чарлзе Торнтоне, который погиб на днях, когда наш спецназ расстрелял из засады очередной «духовский» караван.
История с американцем какая-то мутная. Труп его будто бы исчез наутро после ночного боя, а вещи остались. Корочки репортера газеты «Рипаблик», штат Аризона, а еще фотографии, на которых он вместе с двумя другими европейского вида типами грузит «стингеры» на машину моджахедов. И еще дневник, на обложке которого рукой Торнтона выведено: «Мое имя — Абдулгафар»… Был ли он репортером, не был ли — Аллах ведает, но на днях таким «стингером» здесь был сбит афганский самолет, и все его пассажиры погибли. Зачем этот Торнтон позировал перед камерой с самонаводящимися ракетами в руках? Было ли это обычным журналистским пижонством или отчетом начальству о доставленном грузе, — теперь уже не узнать. Впрочем, судя по записям в его блокноте, Торнтон и сам уже был не рад, что ввязался в эту историю. Похоже, когда наши поняли, что убили американца, они сами решили избавиться от тела: на нет и суда нет. Упоминания же о том, что из засады работал русский спецназ, в официальных сообщениях, разумеется, не было: в газетах они проходили как «солдаты армии ДРА».
До Кандагара мы так и не доехали. Начальник местной оперативной группы КГБ, перед кем-то неведомым за нас «отвечавший», отказался везти наотрез, сослался на то, что после гибели американца на каждом километре дороги засады. Да и вообще решил не выпускать нас из аэропортовского городка, компенсируя наше вынужденное затворничество разнообразными развлечениями.
Вот, например, прямо на дом доставили для интервью странного бандита Исмата Муслима. Муслим когда-то учился в академии имени Фрунзе в Москве и там же был посажен в тюрьму за спекуляцию валютой. Вернувшись домой, несколько лет воевал на «той» стороне, а теперь вот «перековался». Когда обсуждал условия перехода на сторону правительства, попросил себе в замы армейского полковника. «Ага, — подумали люди, — если у него заместитель — полковник, кто же тогда по званию сам Исмат?!»
Высокий, усатый, — маузер на ремне справа, револьвер поменьше слева, дымчатые очки в золотой оправе, — он появился в сопровождении колоритной охраны: бородатых, перепоясанных пулеметными лентами, кровожадно сверкающих глазами пуштунов. Исмат будто сошел с экрана старого фильма о нашей Гражданской войне: он не за красных и не за белых, он сам по себе, и у него в отряде шестьсот сабель.