Машина рухнула в полуторастах метрах от их котлована, рядом с административным зданием комбината. Одним из первых у вертолета оказался Сергей Газеев, как раз в тот момент, когда огонь вспыхнувшего топливного бака добрался до боекомплекта. Сбитый с ног взрывной волной, Газеев поднялся для того, чтобы шагнуть в загоревшееся здание: там могли быть раненые, которым требовалась помощь. Помочь экипажу он уже не мог.
Будущий хирург, а пока студент VI курса Новосибирского медицинского института, Сергей Газеев прежде войны в глаза не видел, отслужил срочную службу, как и многие из бойцов «Дружбы», в десантных войсках. Но не в Афганистане — дома.
— Знаешь, я вот что заметил, — говорил мне Сергей, — здесь происходит даже не переоценка, а возрождение ценностей. То, что дома казалось стершимся, здесь приобретает форму, поблекшее — цвет. И слова, и понятия многие, затасканные у нас в последние годы, совсем по-другому звучат. И сам меняешься как-то. Честнее, прямее становишься. Искреннее, что ли. Да, как раз так: здесь настраиваешься на правду.
…Накануне отъезда «Дружбы» в Москву один из бойцов отряда, Виктор Свеженцев, был доставлен в госпиталь с тяжелым инфекционным заболеванием, точный диагноз которого установить не удалось. Неделю боролись за его жизнь военные медики. Спасти, к сожалению, не смогли.
Фарах… В самом названии слышится то ли шепот горячего ветра, то ли шорох верблюжьей колючки в песках. Жарко. Так жарко, что кажется, будто время расплавилось под солнцем, течет неторопливо, лениво, медленно. Даже сейчас, осенью, столбик термометра подбирается к верхней отметке, горожане спасаются от жары под белоснежными массивными чалмами. Три древних старца сидят в тени дувала — так же и там же сидели их прадеды и сто, и двести лет назад. Самая что ни на есть глубинка: бедная, глинобитная, пыльная. Когда летишь над ней, не видно даже линии горизонта. Одна пустая, выжженная солнцем, выметенная ветром земля. Дальше нет ничего, и не может быть.
Фарах объявляет себя «провинцией мира», а я мучаю расспросами здешних людей о том, как можно наладить мир в «одной, отдельно взятой» провинции, если вся страна расколота войной. Разумеется, мне говорят в ответ не то, что думают, а то, что будто бы хочет услышать «хабарнегор шурави» — советский репортер, которого занесла нелегкая на этот край света в поисках темы для репортажа.
По улицам городка движется, гремя металлом, сверкая на солнце красной новенькой краской, советский комбайн. Даже не представляю, что еще могло бы привести городок в такой радостный восторг, в такое счастливое оцепенение, как этот комбайн в сопровождении эскорта мальчишек. Да что там мальчишки, даже почтенные старцы идут по улицам за этим чудом техники, задрав бороды к солнцу.