— Говорит капитан «Марлоу». МЭЙДЭЙ. МЭЙДЭЙ. МЭЙДЭЙ[68], — закричал он.
МЭЙДЭЙ? О, Господи. Мы тонем. Мы тонем, черт побери. А я все свои силы потратила на то, чтобы не есть пережаренные тосты в тюрьме до конца своих дней. Пережаренные тосты были не так уж плохи, по сравнению с тем, что я могла утонуть. Господи, до чего же перспектива оказаться на дне пролива Лонг Айленд может изменить отношение к некоторым вещам.
— МЭЙДЭЙ. МЭЙДЭЙ. МЭЙДЭЙ, — повторял Кулли в микрофон. Ответа не было. — МЭЙДЭЙ. МЭЙДЭЙ. МЭЙДЭЙ. — Молчание. Не было слышно даже помех. — Черт. Радио закоротило. Должно быть, из-за воды.
— Что мы будем делать? — заплакала я.
— Сядем в шлюпку и покинем корабль. Вода прибывает слишком быстро. Мы не можем больше оставаться здесь.
— Но Кулли, как мы можем покинуть корабль? Эта шхуна — твое детище, твоя гордость, твоя отрада. Это твой дом, твой…
— В рубке есть брезентовая сумка с аварийным набором. Она около спасательных жилетов. Иди и принеси ее, — сказал он, не обращая внимания на мои слова. — Я поставлю аварийный буй, чтобы береговая охрана могла найти лодку, если она утонет.
— Но, как они…
— Сонни, принеси аварийку и спасательные жилеты. Пожалуйста.
Пару секунд мы пристально смотрели друг на друга.
Тот, кто первым придумал выражение «красноречивое молчание», был прав. Молчание Кулли говорило: «Любимая, лодка тонет. То же самое происходит и с моим сердцем. Но я отказываюсь умирать, потому что я Здоровый и Сильный Мужик». А мое молчание имело следующий подтекст: «Я знаю, как ты любишь эту лодку, Кулли. Я бы пожертвовала всем, чтобы сохранить ее для тебя. Но в глубине души мне бы хотелось никогда не видеть твоей чертовой посудины».
Я побежала в рубку и забрала сумку с аварийным набором. В ней были свисток, несколько сигнальных ракет, одеяло, сигнальное зеркало, бутылочка с демеролом[69] и немного продуктов (консервированные бобы, банка равиоли и сухой гороховый суп).
— А что ты теперь делаешь? — спросила я Кулли, вернувшись в каюту и увидев, что он вышел на палубу.
— Я спускаю паруса, — торопливо ответил он. — Надеяться больше не на что. Лодка тонет, и я ничего не могу сделать.
Я видела, с каким смирением он балансировал на палубе, с каким хладнокровием опускал сначала грот, потом — стаксель.
Он как раз собирался спустить кливер, когда споткнулся за стаксель, упал на палубу и застонал от боли.
— Кулли! — закричала я и бросилась к нему.
— Господи, — стонал он, держась за ногу. — Я сломал ее.
— Ногу?
— Нет, мою шариковую ручку.
Я уставилась на него, а он на меня. Потом он рассмеялся. Я не могла в это поверить. Его шхуна тонула, нога была сломана, а он смеялся. Он шутил в такой момент! Он пытался преодолеть боль и отчаяние самым правильным способом.