Когда я пила кофе, а Катька расправлялась с овсянкой, в дверях появился встрепанный Миша, босой, в одних трусах. Как-то так получилось, что он совсем меня не стеснялся — ходил часто в одних джинсах, а то и в трусах. «Видимо, он не видит во мне женщину», — думала я самокритично. Отчим… Смешно.
Он кивнул, пробормотав: «Привет», потерся щекой о Катькину макушку, налил себе кофе.
И тут вплыла Ира, что было само по себе удивительным, принимая в расчет, когда она вернулась, и ее привычку спать до обеда.
— Кофейку можно? — простонала она, падая на табурет. — Голова трещит как скаженная.
Похоже, Ира не испытывала ни малейшей неловкости из-за вчерашнего загула. Равно как и Миша. Просто семейная идиллия какая-то, думала я озадаченно. Неужели ему все равно, где и с кем она проводит время? Каюсь, я с некоторым злорадством ожидала выволочки, справедливо полагая, что моя мать ее вполне заслужила. Но на семейном море царил полный штиль.
Миша налил ей кофе. Она сидела в черном атласном халате, расхристанная, вывалив грудь, забросив ногу на ногу. Пила крепкий кофе без сахара и оживала на глазах. Миша жадно смотрел, как она пьет. Она вдруг встала, нагнулась к нему и впилась губами в его рот. Они целовались, забыв обо мне. А я чувствовала себя лишней, тяжеловесной, никому не нужной. Катька, перестав жевать, сказала раздельно: «Ли-за» и потянулась ко мне. Я взяла ее на руки, и мы выскользнули из кухни.
Оттуда доносились возня и смех. «Шли бы лучше в спальню», — подумала я угрюмо.
— Доча! — позвала меня Ира. — Иди сюда!
Я притворилась, что не слышу. Тогда она пришла сама. Плюхнулась рядом, утерлась рукой и сказала:
— Йоханн отпустил тебя на сегодня!
— Как отпустил? — не поняла я.
— Дал выходной. Я сказала, что у нас важное мероприятие намечается. Мировой дядька, просекает все с ходу. Конечно, говорит, конечно, я не против!
— Какое мероприятие?
— Шопинг! — ответила Ира, сияя глазами. — Ох, и разгуляемся мы с тобой, Лизка! — Она потянулась. Широкие рукава соскользнули, обнажив… я запнулась, подбирая слово. Лилейные! Лилейные руки. Очень белые, нежные, с голубыми жилками. Даже хамский ярко-красный облупленный маникюр не портил картину. Мою мать ничто не могло испортить, начинала я понимать. В ней была жадность к жизни, которая притягивает людей, как магнит. И мужчин и женщин. Мужчин, конечно, больше.
— Но я не закончила… вчера, — пробормотала я, застигнутая врасплох.
— Плюнь! — махнула рукой она. — От твоей работы мухи дохнут и никому ни холодно, ни жарко. Я бы никогда не стала писать в газету, что мне хуже всех! Или я не женщина? — Она победно засмеялась. — Подумаешь, мужик бросил! Других полно, только свистни! Ничего, Лизка, я тобой займусь! Ты же у меня красоточка, тебя только подтолкнуть надо, а то спишь на ходу. Сильно закомплексованная.