Ира, чуткая, поняла. Сказала тихо:
— А что поделаешь, доча, если жизнь такая подлая? Так много всего, глаза разбегаются, а купить не на что. Вот и крутишься… как можешь. Если бы я училась, я бы в опере пела, по заграницам каталась. Если б семья была приличная… А тетка меня ненавидела, зверюга! Куском хлеба попрекала. И маму мою… Ты не держи зла, — сказала она вдруг. — Да если бы я тебя принесла домой… Не приведи господи! Какой дом? Не было у меня никогда дома!
Я молчала. Слова ее рождали во мне сожаление и протест одновременно. «Не нужно прыгать, — думала я. — Нужно работать, заботиться о Катьке, не шляться по ночам». «Штопать носки», — подсказал кто-то внутри меня, и я невольно улыбнулась.
Каждому свое, вдруг поняла я. Старая, как мир, истина. Каждому свое. У каждого своя правда. И не надо судить. Перепуганная, почти ребенок, Ира бросила меня… Нет, не бросила, а оставила взрослым людям, которые могли обо мне позаботиться. Разве было бы лучше, если б она принесла меня в дом тетки, полный ненависти?
Я взглянула на нее. Она, непривычно молчаливая, смотрела серьезно. Морщинки в уголках губ, морщинки в уголках глаз… Ждала приговора.
«Бог ей судья», — решила я, и будто камень упал с души. А с ним всякие вопросы, вроде того, а где она была двадцать пять лет, почему да зачем, да как она могла… Как я устала от них! Не хочу больше. Хватит!
И еще одна мысль пробилась… Она любит меня! Любит, как умеет. Мама… Мама Ира.
Деньги Аспарагуса? Ну и черт с ним! Радость, которую подарила ему моя мать, дороже. Я рассмеялась. Это же всего-навсего деньги…
— Берем все! — повеселела Ира. — А туфли?
— И распусти волосы! — приказала она, когда мы сидели в нарядном кафе, пили кофе, ели многослойный шоколадный торт и глазели на проходящий люд. — Давай, давай, прямо сейчас!
Поддаваясь ее настроению, я сняла пластмассовую заколку, помотала головой. Волосы рассыпались по плечам. Она оценивающе оглядела меня, склонив голову набок и выпятив нижнюю губу.
— Надо стричься!
— Нет! — сказала я твердо. — Ни за что!
— Ладно, — сдалась она. — Тогда чуть-чуть покороче. Как у меня!
Я рассмеялась — в нас так мало общего! Вернее, нет вовсе.
Она тоже рассмеялась.
— Лизка, мы как подружки? — спросила она вдруг, и я едва не поперхнулась кофе. — Правда?
Она смотрела на меня, ожидая ответа, и я кивнула. Не знаю почему, но мне стало ее жалко. Хотя нет, знаю. Стареющая, бесприютная стрекоза…
— Ты и Катька, — сказала она, и голос ее дрогнул. — Ты и Катька… мои любимые девочки. Если бы ты знала, как я вас люблю! Да я за вас… любому глаза выцарапаю!