Он вдруг протягивает руку и гладит меня по лицу…
Нам так хорошо вместе, что Йоханн приносит по второй чашке кофе…
Около одиннадцати ко мне заглянула Иллария. Не вызвала к себе в кабинет, а пришла сама. Подтвердить новость о литературном приложении. Она тоже уверена, что я справлюсь.
— Можно, я посижу с вами… — говорит она и, не дожидаясь ответа, убирает картины Игоря с дворцового кресла, прислоняет к стене. Садится. Закрывает глаза, вытягивает ноги. — Хорошо здесь у вас, — говорит. — Спокойно.
Я в недоумении сижу тихо, стараясь не шуршать бумагой, украдкой бросая взгляды на свою начальницу. Что это с ней? Выглядит Иллария неважно. Исчез обычный блеск, она кажется смертельно уставшей. Мне вдруг кажется, что она пришла сюда спрятаться. От всех. Забилась в норку. Я вспоминаю странную историю с цветами…
— У меня несчастье, — говорит вдруг Иллария. — Погиб человек, которого я любила. Погиб трагически. Я старше вас, Лиза, я многое повидала в жизни. Никогда не думала, что смогу полюбить. И тем более не думала, что наши отношения закончатся так… трагически.
Я молчу. Что тут скажешь? Мне приходит в голову, что она говорит это скорее для себя, чем для меня. Расставляет все по полочкам. От моего присутствия — ей легче, создается эффект участия. Бывают минуты, когда человеку невыносимо оставаться одному, даже такому сильному, как Иллария. А я не чужая, я знаю о ней то, чего не знает никто. Я знаю о цветах…
— Мне страшно, — говорит Иллария. — Кажется, моя жизнь кончена. Мне кажется, я старая и все уже было.
И снова я молчу.
Она сидит с закрытыми глазами. Похоже, она уснула. Или умерла. Ни то, ни другое — она просто отдыхает. Наконец Иллария встает, говорит:
— Спасибо за приют, Лиза, — и выходит.
Сценка из жизни под названием: «А кому на Руси жить хорошо?»
Уже уходя, я нерешительно беру трубку. Йоханн, к счастью, на месте.
— Йоханн Томасович, я хочу попросить вас кое о чем… — начинаю я.
— Для вас, Лизочка, хоть звезду с неба! — отвечает с готовностью главред.
— Звезду не нужно. Вы не могли бы пойти со мной в тот бар, где мы… где мы пели… с Ирой.
— В бар? — Он удивлен. — Мог бы. То есть, конечно, пойдем!
— Я буду там петь… и мне нужна моральная поддержка.
— Петь? А как же литературный журнал?
— В литературном журнале я буду работать днем, а петь — по вечерам.
— Конечно! — повторяет озадаченный Йоханн.
Катька радуется мне, тянет ручки — единственное существо, любящее меня безоговорочно. Которому я нужна, которое без меня пропадет. «Это главное, — говорю я себе. — Остальное — ерунда».
«У меня теперь семья. Я — кормилица. У меня полоса везения, — убеждаю я себя. — Мне отдают литературный журнал. И я буду петь. Надеюсь, Митрич еще помнит меня…»