— Уверена? Может все-таки, мы тебя забросим?
— Я абсолютно уверена. И потом, я пока не иду домой. Мне хочется погулять на пустоши.
— Это не опасно?
— Господи, я же гуляю там каждый день всю свою жизнь!
— Только не заходи в дебри, — улыбнулся Пит. — Держись ближе к краю.
Энни и Пит сели в машину, опустили окна и какое-то время безрадостно глядели перед собой в преддверии предстоящей дороги, предстоящего вечера.
— Или в поисках утраченных чувств, — подумала миссис Эйвори. — Думают, что они вот переменились, а я все та же, хотя это полный вздор. Им неприятно про меня думать. Но это ненадолго, это пройдет. Отомрет. Умрет. Вместе со мной.
Лица детей показались ей измученными.
— Нелегко им, — подумала миссис Эйвори, заметив вдруг в волосах дочери непрокрашенную седину.
Энни открыла очешник и водрузила на нос очки.
Лицо Пита было обращено в профиль. Залысина на лбу стала глубже.
— Сардонический медальон, — произнесла миссис Эйвори.
— Что-что? — переспросил Пит.
— Я молчу.
У него между бровями, над переносицей, залегли две глубокие вертикальные морщины. Она дотронулась до них пальцами. Сын отпрянул.
— Ты всегда так делал.
— Ты тоже. Всегда мне говорила: «Будешь хмуриться, они так и останутся». Ты говорила, что я хуже Хватая. У него вся морда была в морщинах. Так и говорила: «Ты же хуже собаки!» Честное слово, мам, ты прямо так и говорила, что я хуже собаки, представляешь?
— Но я же любя! И собаку я любила.
— Морщины были не у Хватая, а у Биддулфа, — вмешалась Энни.
И под споры об умерших собаках автомобиль рванул с места.
— Не заходи далеко, а то заблудишься, — доносилось из окна.
— Я позвоню, — махал рукой Пит. — Жаль, что так все получилось. Жуткий вышел обед. Ладно, до связи. Ужасно обидно.
Потом ей захотелось дойти до ежевичника. Она пошла назад мимо пруда, мимо кафешки, где они обедали, мимо отеля-шато и дальше, за гаревую дорожку терренкура. Прошла мимо последних участков, где на границе полей для гольфа застыли дома, словно готовые бороздить волны галлеоны. Прошла через первые деревца пустоши. Раньше, чтоб не утомлять короткие детские ножки, весь этот долгий путь приходилось проделывать на машине. Ее сухопарое старческое тело чуть кренилось вперед, голова опущена, лицо повернуто в сторону, словно уклоняясь от порывов пронзительного, холодного ветра.
Она поплотнее запахнула пальто и почувствовала прилив удовольствия. Ей неизменно доставляла удовольствие мысль о собственной фигуре, о том, какую стройность и элегантность удалось сохранить, несмотря на возраст. Узкие ступни высохших ног ступали осторожно, стараясь не споткнуться.