— По-моему ты ей нравишься! — горячо и пьяно шепчет Паша мне в ухо, отчего мне ужасно щекотно.
— Откуда ты знаешь? — кричу в ответ, изо всех сил стараясь не захохотать.
— Заметил, что она все время рядом? Обычно, если ты не нравишься женщинам, они просто сваливают, поверь, я на этом собаку съел!..
— Ее, случайно, не Мухтар звали? — пытаюсь шутить.
— Зачетная шутка, старик, немного подредактирую и буду выдавать за совою! — ухмыляется Паша.
— А ты мне показался таким серьезным вначале, — вклинивается Настя, обращаясь ко мне.
— Я всегда серьезный вначале. И иногда в конце. Что в этом плохого? Я знавал некоторых, кто изо всех сил пытался быть несерьезным чтобы нравиться окружающим. И знаешь, что я тебе скажу — все эти клоуны кончили плохо…
— У тебя есть дети?
— Что? Деньги? Извини, не расслышал…
— Отвечай, есть? — сует мне в нос мобильный с фотографиями: карапуз кроватке, на горшке, в вальерчике… — Это племянник, — гордо поясняет. — Старшая сестра год назад родила… — Листает фотографии, следит за моей реакцией. Малыш, конечно, офигенно фотогеничный! Но я не подаю признаков восторга. Если бы она показала, например, свои фото на море в бикини или в горах на лыжах, или, как дрыгает длинными ногами на концерте каких-нибудь лохматых бармалеев с микрофонами в фарфоровых зубах, я бы воодушевился! А чужие дети в мобильниках одиноких бездетных девиц в пять утра — это полный мрак! И почему они всегда спрашивают о детях?! Почему для них это так важно?! Неужели от того, есть у меня ребенок или нет, зависит, стоит меня любить или нет? Какая же это любовь? Мне всегда казалось, любовь, как природное явление — ее реально предсказать и невозможно предотвратить!
— А я ведь уже встречалась с актером год назад, — вдруг сообщает Настя. — Он тоже из Москвы, скорее всего ты его знаешь… Мы расставались раз сто. Но потом он прилетал, и все начиналось с начала… Еще был француз, а теперь, вот, этот поляк… И что я за дура?! Вечно нахожу себе парней из других городов, привязываюсь, а потом страдаю… Вечно наступаю на старые грабли!
«А я вечно нахожу себе девушек с других планет… — хочется сказать. — Наступать на старые грабли не страшно, главное, на них не ложиться! Но где взять силы это себе запретить…?»
— Извини, я сейчас, — бросаю на Настю виноватый затравленный взгляд, устремляюсь сквозь толпу, из грохочущего дымного зала, от незапоминающихся разговоров, от холодного звона залапанных липких бокалов, от равнодушных движений полуобнаженных тел гоу-гоушниц, способных лишь на пару секунд привлечь мой голодный беспризорный взгляд… Долго блуждаю по каким-то непонятным сумрачным помещениям и извилистым коридорам в поисках тихого места, где не будет ни одного постороннего звука, только твой голос и тишина… Но такого места нет, ни здесь, ни, пожалуй, где-либо еще на планете, и не будет в ближайшие 150 лет… И тогда я останавливаюсь возле огромного окна, за которым город, и ночь, и осенние ржавые листья, кружащиеся в ржавой темноте, достаю телефонную трубку, набираю твой номер… Вместо гудков на другом конце включается музыка, праздничная бодрая музыка, назначенная сообщить, что у абонента все хорошо и посторонняя помощь не требуется… «Родная, возьми пожалуйста, трубку, — отчаянно шепчу, — понимаю, я посторонний, давно уже посторонний и сам в этом виноват, но я так хочу услышать твой голос, так хочу услышать твой голос, так хочу услышать твой голос, прежде чем мир рассыплется на крохотные ржавые осколки, что разлетятся в разные стороны неласковой пустоты… Я так соскучился по твоим губам, по твоему тихому дыханию, когда ты молчишь, внимательно слушая или думая, что сказать в ответ!.. Мне так тебя не хватает, Светка!..» Но вместо этого слышу другую женщину, что, возможно, где-то с кем-то живая и страстная, и умеет прошептать пару фраз так, что поверишь во что угодно, но сейчас сообщает медленно и равнодушно: «В данный момент абонент не может подойти к телефону, попробуйте перезвонить позднее…»