Лежим, и я услышал, что кто-то вскрикнул. Я комвзвода говорю: «Это Сашка закричал». Он: «Ну, подожди, видишь какая стрельба, куда ты пойдешь сейчас? Тебя еще ранят! Подожди, немножко притихнет». Притихло, я полез. Взводный говорит: «Возвращаться будешь, захвати лотка два мин (для ротных минометов 50-миллиметровых). — «Ну, ладно». Я полез туда, а ведь это же не пешком идти, снег по колено. Пока долез, час или два прошло, как его ранило. «Ну как ты?» — спрашиваю. Сашка говорит: «Да, чую, ранило несильно, но полежал немного и чувствую, что замерзаю». Ну что делать… Давай! Я маленький был ростом, а он высокий и тонкий такой. — «Давай, цепляйся мне за шею сзади и полезем». Я проваливаюсь, а он коленями тянется по снегу. Вдруг началась такая стрельба! Ночь, трассирующие пули, кругом все сверкает. Он мне говорит: «Вань, давай полежим, а то, не дай бог, тебя ранит, и что мы тогда… вообще замерзнем!»
Полежали немного, притихло вроде. Еще немного прошли, он сам попробовал ползти, он же разогрелся. Он идет, на винтовку упирается и меня за шею держит, а мне уже легче, и так потихоньку дошли. В первой же землянке открываем — там хорошо, печка. И там сидит тоже наш, вместе учились. — «Ой, да вы откуда?» — «Да вот так и так…» Там сделаны были нары — кругляк деревянный, ни соломы, ни матрасов никаких нет, времянка — ну хоть так, хоть в тепле. Говорит: «Вот у меня кипяток есть, а сахару нету». — «Да хоть кипятку давай!»
Побыли там, я говорю: «Я с вами погрелся, а теперь надо мне идти за минами, да идти воевать!» Нашел мины, взял и иду назад. Опять поднялась стрельба впереди. Я смотрю, машина стоит. В степи их много было брошенных, горючего у немцев не было. Смотрю, за машиной народ там крутится — я туда, а там мужчины все пожилые: «Куда тебя черти несут? Ты видишь, какая стрельба! Давай сюда за машину — перестанет немножко — пойдем!» Немного стихло, я говорю: «Пошел я, а вы как хотите». — «Ну подожди и мы с тобой пойдем». Пошли, нас человек восемь собралось. Смотрим, кто-то на лошади скачет оттуда: «Стой ребята, вы откуда?» Я говорю: «Из 21-го истребительного». — «Ребята, до землянки идите и ложитесь, дальше не ходите! Батальон наш погиб весь, а меня конь вынес!» Комбат это, оказывается, наш был. Мы за землянкой залегли, а ни справа, ни слева никого не видно. Вот мы ввосьмером так и воюем, смотрим, немцы сюда идут. Снег, луна взошла и видно. — «Что будем делать?» Я говорю: «Будем стрелять!» — «Куда ж?»
Вот сейчас я думаю: смотри что значит страх! Они взрослые солдаты вроде. Вроде бы им подсказывать, что надо делать, а они у меня спрашивают, у семнадцатилетнего пацана. Я говорю: «Стреляйте! Давайте цельтесь вдвоем в одного, кто-то да попадет!» Лишь бы стрельба была. Они залягут — их там немного немцев-то!» На самом деле так и получилось. До утра мы долежали, холод же, а кухни нет, сухой паек только — сухари. Я говорю товарищу одному (он 1916 года, сталинградский): «Знаешь чего, полезем где ребята наши, если немцы их не покурочили, то у Валентина есть вещмешок, а в нем и хлеб, и колбаса, и водка есть». Полезли. Танк недалеко прошел, и колея от него, и вот мы по ней поползли, и не долезли всего метров семьдесят. Они как лежали лицом к железной дороге, так и лежат. Как рассыпанные вдоль были. Только мы высунулись, а немец как с крупнокалиберного пулемета дал. Товарищ мой говорит: «Давай-ка на-зад, а то немец нам тут и выпить, и закусить даст». Мы задом-задом и уползли обратно, ничего у нас не получилось. Но факт, что мы видели их — нашу роту.